Виталий Бианки. Кто чем поёт?

 
   Слышишь, какая музыка гремит в лесу?
   Слушая её, можно подумать, что все звери, птицы и насекомые родились на свет певцами и музыкантами.
   Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется. Только не у каждого голос есть.
   Вот послушай, чем и как поют безголосые.
   Лягушки на озере начали ещё с ночи.
   Надули пузыри за ушами, высунули головы из воды, рты приоткрыли…
   — Ква-а-а-а-а!.. — одним духом пошёл из них воздух.
   Услыхал их Аист из деревни. Обрадовался!
   — Целый хор! Будет мне чем поживиться!
   И полетел на озеро завтракать.
   Прилетел и сел на берегу. Сел и думает: «Неужели я хуже лягушки? Поют же они без голоса. Дай-ка и я попробую».
   Поднял длинный клюв, застучал, затрещал одной его половинкой о другую, — то тише, то громче, то реже, то чаще: трещотка трещит деревянная, да и только! Так разошёлся, что и про завтрак свой забыл.
   А в камышах стояла Выпь на одной ноге, слушала и думала:
   «Безголосая я цапля! Да ведь и Аист — не певчая птичка, а вон какую песню наигрывает».
   И придумала: «Дай-ка на воде сыграю!»
   Сунула в озеро клюв, набрала полный воды да как дунет в клюв! Пошёл по озеру громкий гул:
   — Прумб-бу-бу-бумм!.. — словно бык проревел.
   «Вот так песня! — подумал Дятел, услыхав Выпь из лесу. — Инструмент-то и у меня найдётся: чем дерево не барабан, а нос мой чем не палочка?»
   Задом упёрся, передом откинулся, размахнулся головой — как задолбит носом по суку!
   Точь-в-точь — барабанная дробь.
   Вылез из-под коры Жук с предлинными усами.
   Закрутил, закрутил головой, заскрипела его жёсткая шея, — тоненький-тоненький писк послышался.
   Пищит усач, а всё напрасно; никто его писка не слышит. Шею натрудил — зато сам своей песней доволен.
   А внизу под деревом из гнезда вылез Шмель и полетел петь на лужок.
   Вокруг цветка на лужку кружит, жужжит жилковатыми жёсткими крылышками, словно струна гудит.
   Разбудила шмелиная песня зелёную Саранчу в траве.
   Стала Саранча скрипочки налаживать. Скрипочки у неё на крылышках, а вместо смычков — длинные задние лапки коленками назад. На крыльях — зазубринки, а на лапках зацепочки.
   Трёт себя Саранча лапками по бокам, зазубринками за зацепочки задевает — стрекочет.
   Саранчи на лугу много: целый струнный оркестр.
   «Эх, — думает Долгоносый Бекас под кочкой, — надо и мне спеть! Только вот чем? Горло у меня не годится, нос не годится, шея не годится, крылышки не годятся, лапки не годятся… Эх! Была не была, — полечу, не смолчу, чем-нибудь да закричу!»
   Выскочил из-под кочки, взвился, залетел под самые облака. Хвост раскрыл веером, выпрямил крылышки, перевернулся носом к земле и понёсся вниз, переворачиваясь с бока на бок, как брошенная с высоты дощечка. Головой воздух рассекает, а в хвосте у него тонкие, узкие пёрышки ветром перебирает.
   И слышно с земли, будто в вышине барашек запел, заблеял.
   А это Бекас.
   Отгадай, чем он поёт?
   Хвостом!