Юрий Коваль. Сказка о метельном празднике
СКАЗКА О МЕТЕЛЬНОМ ПРАЗДНИКЕ
Снега заносили полынную степь.
За снегами явились морозы. Трескучие да скрипучие, ветреные морозы.
Зимние вечера в Полыновке были ещё глубже, ещё дольше осенних, и каждый вечер загоралась в окнах школы зелёная сосновая лампа, и удивительно было среди тёмных и синих зимних ночей видеть в окошке такой тёплый и летний свет.
Как-то в субботний вечер разыгралась метель, и дед Игнат каждые полчаса забирался на колокольню, бил в колокол, чтоб не сбился с дороги случайный путник, не погиб, не замёрз в полынной степи.
У сосновой лампы собралось сегодня не так уж много народу, но были Марфуша и Максим, Татьяна Дмитриевна и Лёля. Зажгли вторую лампу, подвесили под потолком – ещё теплей и светлей стало в доме.
Вдруг под окнами зафыркала лошадь, послышался скрип полозьев.
Дверь распахнулась – ив комнату влетели снежинки, а за ними – две девушки. Не успел дед Игнат и слова сказать, как девушки обхватили его, закружили деда по сторожке.
В длинных юбках, в меховых шубейках, в белых платках, разрумяненные метелью, весёлые – это были две любимые племянницы Татьяны Дмитриевны – Дуня и Ольга.
Дуня – темноволосая.
Ольга – русоголовая.
Бросив деда, подхватили они Лёлю, закружили по комнате.
– Ну хватит, девочки, хватит, – улыбалась Татьяна Дмитриевна. – Скорей раздевайтесь да попьём чайку. Самовар давно кипит.
– Э, нет, чай потом. Вначале – пельмени! – сказала Ольга и развернула полотенце.
А в полотенце завёрнуты были, как будто маленькие костяные раковины, морозные пельмени. Девушки привезли с собой пельмени. Для веселья.
И правда, странное морозное веселье охватило Лёлю. В доме вдруг начался праздник. Праздник оттого, что приехали дорогие гости, что на улице метель, а они все – близкие люди – сидят в тёплом доме и им светят сразу две керосиновые лампы.
Это был метельный праздник, праздник тёплого дома в злую погоду.
Скоро задымили на столе парком пельмени. Необыкновенные!
Пельмени, да метель, да у сосновой лампы! Лучшего на свете не бывает. Так думала Лёля, и она была права.
А после пельменей Дуня ушла в сторожку и принесла оттуда какое-то существо, завёрнутое в одеяло.
– Кто там у тебя? – спросила Лёля.
Ей показалось – в одеяле кто-то шевелится. Вроде даже маленький ребёнок, только какой-то особенный ребёнок. Сейчас вот вылезет да как закричит!
Дуня развернула одеяло, и какое-то странное существо с длинной коричневой и блестящей шеей показалось оттуда.
– Кто это?
По коричневой шейке тянулись к треугольному телу тонкие золотые жилки. Дуня тронула жилку пальцем – и звякнуло что-то, послышался тоненький звук.
Дуня дёрнула другую жилку – и существо вдруг задёргалось, запело, заговорило в её руках:
А Лёля всё никак не могла понять, что же это за существо: живое оно или нарочно сделанное?
– Кто это? – снова спросила Лёля.
– Это балалайка.
– Ба-ла..?
– Балалайка.
– Она… живая? Сама родится?
– Нет, это музыкальный инструмент. Его сделали люди, чтоб помогал им песни петь.
– А почему же она в одеяле? Будто ребёнок?
– Чтоб не простудилась за долгую дорогу в метельной степи.
И Лёля поняла, что балалайка сделана из дерева и, оказывается, дерево тоже может простудиться. И она пожалела те деревья, что стоят сейчас в лесу под морозом. И захотела завернуть все деревья в одеяла, да только где же взять столько одеял? И тут Лёля решила, что, когда она вырастет, она научится прясть и ткать и станет шить одеяла для людей и деревьев. И прошло ещё много лет, прежде чем она поняла, что лучшее одеяло для дерева – снег.
А Дуня пела и играла, и Ольга русоголовая подпевала ей, и Марфуша подхватывала. И много они спели песен. А уж в самом конце запели они полынную песню:
На одну лишь секунду проснулась Лёля и услышала, что мама шепчется с Дуней. И Дуня шепнула маме:
– Появились «волчки»…
За снегами явились морозы. Трескучие да скрипучие, ветреные морозы.
Зимние вечера в Полыновке были ещё глубже, ещё дольше осенних, и каждый вечер загоралась в окнах школы зелёная сосновая лампа, и удивительно было среди тёмных и синих зимних ночей видеть в окошке такой тёплый и летний свет.
Как-то в субботний вечер разыгралась метель, и дед Игнат каждые полчаса забирался на колокольню, бил в колокол, чтоб не сбился с дороги случайный путник, не погиб, не замёрз в полынной степи.
У сосновой лампы собралось сегодня не так уж много народу, но были Марфуша и Максим, Татьяна Дмитриевна и Лёля. Зажгли вторую лампу, подвесили под потолком – ещё теплей и светлей стало в доме.
Вдруг под окнами зафыркала лошадь, послышался скрип полозьев.
Дверь распахнулась – ив комнату влетели снежинки, а за ними – две девушки. Не успел дед Игнат и слова сказать, как девушки обхватили его, закружили деда по сторожке.
В длинных юбках, в меховых шубейках, в белых платках, разрумяненные метелью, весёлые – это были две любимые племянницы Татьяны Дмитриевны – Дуня и Ольга.
Дуня – темноволосая.
Ольга – русоголовая.
Бросив деда, подхватили они Лёлю, закружили по комнате.
припевала Дуня.
– Ах милая,
любимая,
хорошая моя! —
– Ну хватит, девочки, хватит, – улыбалась Татьяна Дмитриевна. – Скорей раздевайтесь да попьём чайку. Самовар давно кипит.
– Э, нет, чай потом. Вначале – пельмени! – сказала Ольга и развернула полотенце.
А в полотенце завёрнуты были, как будто маленькие костяные раковины, морозные пельмени. Девушки привезли с собой пельмени. Для веселья.
И правда, странное морозное веселье охватило Лёлю. В доме вдруг начался праздник. Праздник оттого, что приехали дорогие гости, что на улице метель, а они все – близкие люди – сидят в тёплом доме и им светят сразу две керосиновые лампы.
Это был метельный праздник, праздник тёплого дома в злую погоду.
Скоро задымили на столе парком пельмени. Необыкновенные!
Пельмени, да метель, да у сосновой лампы! Лучшего на свете не бывает. Так думала Лёля, и она была права.
А после пельменей Дуня ушла в сторожку и принесла оттуда какое-то существо, завёрнутое в одеяло.
– Кто там у тебя? – спросила Лёля.
Ей показалось – в одеяле кто-то шевелится. Вроде даже маленький ребёнок, только какой-то особенный ребёнок. Сейчас вот вылезет да как закричит!
Дуня развернула одеяло, и какое-то странное существо с длинной коричневой и блестящей шеей показалось оттуда.
– Кто это?
По коричневой шейке тянулись к треугольному телу тонкие золотые жилки. Дуня тронула жилку пальцем – и звякнуло что-то, послышался тоненький звук.
Дуня дёрнула другую жилку – и существо вдруг задёргалось, запело, заговорило в её руках:
запела Дуня.
Трень-трень,
брень-брень,
тинь-тинь,
тень-тень
Во саду ли, в огороде
Лёлечка гуляла, —
А Лёля всё никак не могла понять, что же это за существо: живое оно или нарочно сделанное?
– Кто это? – снова спросила Лёля.
– Это балалайка.
– Ба-ла..?
– Балалайка.
– Она… живая? Сама родится?
– Нет, это музыкальный инструмент. Его сделали люди, чтоб помогал им песни петь.
– А почему же она в одеяле? Будто ребёнок?
– Чтоб не простудилась за долгую дорогу в метельной степи.
И Лёля поняла, что балалайка сделана из дерева и, оказывается, дерево тоже может простудиться. И она пожалела те деревья, что стоят сейчас в лесу под морозом. И захотела завернуть все деревья в одеяла, да только где же взять столько одеял? И тут Лёля решила, что, когда она вырастет, она научится прясть и ткать и станет шить одеяла для людей и деревьев. И прошло ещё много лет, прежде чем она поняла, что лучшее одеяло для дерева – снег.
А Дуня пела и играла, и Ольга русоголовая подпевала ей, и Марфуша подхватывала. И много они спели песен. А уж в самом конце запели они полынную песню:
А Лёля уже спала, ей снился лес, закутанный в одеяла, и так забавно выглядывали из этих лоскутных и клетчатых одеял головки сосен и ёлок.
Протянулась дороженька длинная,
А над степью небесная синь.
Наша горькая доля полынная,
Наша горькая воля – полынь.
На одну лишь секунду проснулась Лёля и услышала, что мама шепчется с Дуней. И Дуня шепнула маме:
– Появились «волчки»…