С великим Богачом Поэт затеял суд, И Зевса умолял он за себя вступиться. Обоим велено на суд явиться. Пришли: один и тощ и худ, Едва одет, едва обут; Другой весь в золоте и спесью весь раздут. «Умилосердися, Олимпа самодержец! Тучегонитель, громовержец! — Кричит Поэт. – Чем я виновен пред тобой, Что с юности терплю Фортуны злой гоненье? Ни ложки, ни угла: и всё моё именье В одном воображенье; Меж тем, когда соперник мой, Без выслуг, без ума, равно с твоим кумиром, В палатах окружён поклонников толпой, От роскоши и неги заплыл жиром». — «А это разве ничего, Что в поздний век твоей достигнут лиры звуки? — Юпитер отвечал. – А про него Не только правнуки, не будут помнить внуки. Не сам ли славу ты в удел себе избрал? Ему ж в пожизненность я блага мира дал. Но верь, коль вещи бы он боле понимал, И если бы с его умом была возможность Почувствовать свою перед тобой ничтожность, — Он более б тебя на жребий свой роптал».
