Мышка и Алина по очереди виснут у дяди Леки на шее. Завтра они уже не увидят его: он всегда уезжает с самым ранним пароходом.
- Идите, идите уже! - торопит их Катя. Ей хочется скорее уложить детей, чтобы успеть наговориться с братом. Они всегда очень долго сидят втроем, а сегодня сестрам необходимо рассказать Олегу о ночном приезде дворника с городской квартиры и о многом другом.
- А! - грозит пальчиком Алина. - Вы будете разговаривать без меня! Вы, может быть, разные секреты будете говорить!
- Ну мало ли о чем мы должны поговорить! Иди скорей и ложись... Мышка, не разбуди Динку! - на всякий случай говорит мать, хотя разбудить Динку - это обычно совсем не легкое дело.
Дети уходят. В комнате Марины до рассвета горит лампа. Олег слушает сестер и рассказывает им всякие новости сам. История с неизвестным человеком, который расспрашивал о том, куда уехала госпожа Арсеньева с детьми, очень не нравится ему. Он хмурит брови, задумывается. Потом вдруг, хлопнув себя ладонью по лбу, весело говорит:
- Догадался! Знаете, кто это? Один из Лининых поклонников! Вы помните, как уже один раз она всех напугала? Помните?
Глава двенадцатая
ЛИНА
Лина поступила к Арсеньевым, когда у них только что родилась Динка. Взяли ее прямо из деревни, куда ездила Марина с детьми на летние месяцы. Родных у Лины не было, старшего брата Силантия забрили в солдаты, вести от него приходили редко. Первые дни Лина дичилась, по комнатам ходила на цыпочках и отвечала на вопросы шепотом. Чернобровая, румяная, с золотисто-карими глазами, в длинном деревенском сарафане и с толстой русой косой, Лина была настоящей русской красавицей, и знакомые Арсеньевых удивлялись:
"Где вы такую красоту выкопали?"
"Это я нашла! - с гордостью отвечала Марина, - Она не только красивая - у нее душа замечательная!"
"Барыня, миленькая..." - говорила Лина.
"Я не барыня! - обижалась Марина. - Не называй меня так, Линочка. Зови меня, как все, Марина Леонидовна".
Лина мялась, путалась, не в силах запомнить такое длинное имя, и, не называя свою хозяйку никак, в случае надобности дергала ее за подол и объяснялась с ней по-своему:
"Иди... как тебя звать-то... запамятовала я опять".
Лина приучалась к работе медленно. "Сронив" на пол чашку, она сильно пугалась и начинала плакать.
"Линочка, здесь нет злых людей, не бойся же так! Никто не обидит тебя, - с огорчением говорила ей Марина. - Ну, разбила и разбила! Так же и я могла разбить! Ведь не нарочно же!"
Через неделю после поступления Лины к Арсеньевым в семье случились два события: рассчиталась и уехала к сыну старенькая кухарка Агафья и заболела воспалением легких Мышка. Слабенькая Мышка болела очень тяжело, воспаление легких повторялось у нее четвертый раз. Мать и молоденькая тетка сбились с ног, отец вместе с ними просиживал ночи около постели девочки... Малайка бегал то за доктором, то в аптеку... На Лининых руках осталась заброшенная Динка и пустая, холодная кухня, в которой некому было истопить плиту и сварить обед. Видя всеобщее отчаяние и слезы, Лина вдруг почувствовала себя необходимой и, никого уже не спрашивая, как и что делать, вставала чуть свет, топила плиту, наваривала по-деревенски "пишшу" на целый день, купала и укачивала Динку, носила ее к матери кормить и, находя, что малышка орет с голоду, подкармливала ее манной кашей. Когда кризис миновал и Мышка начала поправляться, голоса в доме зазвучали громче и веселее, все вспомнили о маленькой Динке, отданной всецело на руки Лине.
