Валентина Осеева "Динка". Страница 251
Никто не обращал на нее внимания, одна Мышка, ложась спать, подошла к сестре и попробовала сунуть ей под мышку градусник; но Динка так брыкнула во сне ногами, что Мышка . отошла ни с чем... Подумав, она поставила градусник себе и, проспав с ним до утра, отнесла в мамину комнату. Бедной Мышке казалось, что все больны; она мало что знала о происходящих событиях, но видела вокруг себя бледные, осунувшиеся лица, слышала тревожные тихие голоса в комнате матери... Мышка знала, что все разговоры сейчас касаются Кости, который арестован и сидит в тюрьме... Страдая за всех и за каждого и отдельности, Мышка плохо спала, в тревожные ночи огромная жалость разрывала ее сердце, топила в слезах подушку. Увидев, как младшая сестра бессильно свалилась вечером на постель, Мышка решила, что она заболела. Но утром Динка встала, умылась, помыла в луже ноги и, захолодав на ветру, вернулась в комнату.
- Ты здорова? - с беспокойством спросила ее Мышка.
- Да, - коротко ответила Динка, глядя на нее безразличным, отсутствующим взглядом.
- У тебя какое-то длинное лицо... - испуганно сказала Мышка, вглядываясь в застывшие, словно замороженные, черты, втянутые щеки и посеревшие глаза сестры. - Улыбнись скорей, не смотри так! - взмолилась она, пораженная странной переменой, происшедшей в этом живом, смешливом лице, знакомом ей до последней черточки. Динка махнула рукой и ничего не ответила. Чай пили в комнате... На столе нарезанный большими кусками хлеб и чашки без блюдец выглядели скучно и неуютно. Масла не было.
- Посоли хлеб и ешь... Вот горбушечку бери, - сказал Динке Никич.
- Я посолю сахаром, - отодвигая соль, сказала Динка. Мышка и Алина отщипывали корочки хлеба и ели молча.
Каша Никича, сваренная на воде, пропахла дымом, и никто не стал ее есть.
- Проголодаетесь, так съедите, - спокойно сказал старик, унося продымленную кастрюлю в кухню.
"Мы, наверное, стали очень бедные", - равнодушно подумала Динка, вылезая из-за стола. И, вспомнив слова Леньки о том, что на пароходе "Надежда" знатный "харч", повеселела.
Дождь все еще шел, мелкий, тягучий, досадный, но Динка не могла усидеть дома... Ее тянуло к утесу... на обрыв. Казалось, где-то там еще ждет ее Ленька... Она прошла по скользкой тропинке; измокшее платье липло к ее коленям, с кустов и деревьев сыпались на голову крупные капли дождя, ветер холодил спину... На обрыве Динка остановилась... Внизу сердито шумела Волга... Динка несмело подошла к доске, которую Ленька второпях забыл убрать.
"Сяду в пещере, там сухо", - подумала Динка, но перед ней встало испуганное лицо Леньки... Она вспомнила данное ему обещание не переходить одной на утес и поспешно отступила. На обрыве в примятой пожелтевшей траве валялись обгрызенные половинки арбуза. В одной из них, как в розовой чашке, стояла вода... Динка села около этих двух половинок.
"Одна моя, одна Ленькина..." - подумала она и снова взглянула на утес.
Там еще лежали котелок и две миски, из которых они пили чай... Но доска была мокрая, скользкая, и откуда-то, словно издалека, Динке слышался предупреждающий голос Леньки;
"Не ходи!.."
- Нет, Лень, нет! Я не пойду, не бойся! - громко ответила она и задумалась.
"Недельку-другую..." - сказал капитан. Динка насчитала четырнадцать дней и с упавшим сердцем пошла домой.
- Четырнадцать дней, четырнадцать дней, - повторяла она, растопыривая пальцы обеих рук. - Даже пальцев не хватает у меня...
- Ты здорова? - с беспокойством спросила ее Мышка.
- Да, - коротко ответила Динка, глядя на нее безразличным, отсутствующим взглядом.
- У тебя какое-то длинное лицо... - испуганно сказала Мышка, вглядываясь в застывшие, словно замороженные, черты, втянутые щеки и посеревшие глаза сестры. - Улыбнись скорей, не смотри так! - взмолилась она, пораженная странной переменой, происшедшей в этом живом, смешливом лице, знакомом ей до последней черточки. Динка махнула рукой и ничего не ответила. Чай пили в комнате... На столе нарезанный большими кусками хлеб и чашки без блюдец выглядели скучно и неуютно. Масла не было.
- Посоли хлеб и ешь... Вот горбушечку бери, - сказал Динке Никич.
- Я посолю сахаром, - отодвигая соль, сказала Динка. Мышка и Алина отщипывали корочки хлеба и ели молча.
Каша Никича, сваренная на воде, пропахла дымом, и никто не стал ее есть.
- Проголодаетесь, так съедите, - спокойно сказал старик, унося продымленную кастрюлю в кухню.
"Мы, наверное, стали очень бедные", - равнодушно подумала Динка, вылезая из-за стола. И, вспомнив слова Леньки о том, что на пароходе "Надежда" знатный "харч", повеселела.
Дождь все еще шел, мелкий, тягучий, досадный, но Динка не могла усидеть дома... Ее тянуло к утесу... на обрыв. Казалось, где-то там еще ждет ее Ленька... Она прошла по скользкой тропинке; измокшее платье липло к ее коленям, с кустов и деревьев сыпались на голову крупные капли дождя, ветер холодил спину... На обрыве Динка остановилась... Внизу сердито шумела Волга... Динка несмело подошла к доске, которую Ленька второпях забыл убрать.
"Сяду в пещере, там сухо", - подумала Динка, но перед ней встало испуганное лицо Леньки... Она вспомнила данное ему обещание не переходить одной на утес и поспешно отступила. На обрыве в примятой пожелтевшей траве валялись обгрызенные половинки арбуза. В одной из них, как в розовой чашке, стояла вода... Динка села около этих двух половинок.
"Одна моя, одна Ленькина..." - подумала она и снова взглянула на утес.
Там еще лежали котелок и две миски, из которых они пили чай... Но доска была мокрая, скользкая, и откуда-то, словно издалека, Динке слышался предупреждающий голос Леньки;
"Не ходи!.."
- Нет, Лень, нет! Я не пойду, не бойся! - громко ответила она и задумалась.
"Недельку-другую..." - сказал капитан. Динка насчитала четырнадцать дней и с упавшим сердцем пошла домой.
- Четырнадцать дней, четырнадцать дней, - повторяла она, растопыривая пальцы обеих рук. - Даже пальцев не хватает у меня...