- Но почему же так долго, мамочка? Ведь уже становится холодно. И потом, я пропускаю гимназию... - зябко поводя плечами, говорит Алина.
Но мать ничего не может ей сказать. Она сама беспокоится, что так долго нет никаких указаний от товарищей.
- Подождем еще недельку... Кстати, вернется Леня... Мне надо с ним серьезно поговорить, - отвечает она дочери.
Алина замолкает. Ей кажется, что уже давно все ее подруги учатся, одна она все еще сидит на даче. Алине не нравится и переезд на Украину: ей жаль расстаться со своими подругами и особенно с Бебой. Алина любит свою гимназию, но она молчит. Ей жаль маму. Маме так тяжело без Кати... И от папы уже давно-давно нет писем... Алина уже не спрашивает о нем...
- Будем ждать, Алина, - поднимаясь со скамьи, устало говорит мать.
Девочка смотрит на нее с глубокой грустью, но, верная Катиному завету, безропотно отвечает:
- Конечно, подождем, мама.
Оставшись одна, Марина неподвижно сидит в кресле. Она думает о Кате, о муже, думает о своей трудной жизни, о детях, которые так болезненно чувствуют свое одиночество.
Но Марина не плачет. Тонкая морщинка прорезает ее лоб, темные ободки вокруг ее светлых глаз с каждым днем становятся глубже, в длинных косах серебрятся новые ниточки... Марина не думает о себе, она думает о детях... Она всегда там, где готовы брызнуть, слезы... Чаще всего она с Мышкой. Но однажды, спрятавшись в уголок террасы, тихонько всхлипывает Динка.
- О чем ты? - спрашивает мама.
- Я боюсь... что... Ленькин... пароход вдруг... утонет... - безутешно шепчет Динка.
Мама, всплеснув руками, поднимает ее голову, смеясь вытирает ей лицо своим платком.
- Пароход не утонет, - говорит она, и Динка успокаивается.
Пароход и правда не тонет, но откуда же может знать Марина, сколько горьких слез еще готовит судьба ее дочке...
Глава семьдесят восьмая
ПАДАЮТ ЖЕЛТЫЕ ЛИСТЬЯ...
Марина сидит на крыльце. Сбоку, под большим теплым платком матери, прилепилась Мышка. По другую сторону - Алина. А около колен, как всегда, сжалась в комочек Динка...
Солнце уже давно спряталось. Свежий ветер сметает в кучи сухие листья... Желтыми листьями усыпано и крыльцо... Медленно кружась, падают они на головы детей, на пушистые косы Марины...
Поредел и словно вымер сад. Опустели цветочные клумбы. Пусто и грустно в маленькой даче. Давно-давно не слышно здесь веселого шума голосов, детского смеха. Все реже и реже бегает на обрыв Динка.
"Нас и так мало осталось..." - думает она, глядя на печальные лица сестер и матери. Каждый вечер сидят они теперь на крылечке, но все грустней и грустней это тихое сидение на опустевшей даче. Лежит на коленях Марины раскрытая книга...
- Не надо читать, мамочка! Посидим так... - просят дети. Марина смотрит на их осунувшиеся, вытянутые лица, глубокая усталость охватывает ее. Кажется, что иссякли все слова утешения, не звучит смех, и вместо веселой улыбки горькая складочка ложится у губ.
- Давайте споем что-нибудь... - предлагает Марина, стараясь вспомнить бодрую, веселую песню, но вместо этой песни на память невольно приходят другие. - "Поздняя осень, грачи улетели..." - запевает она и, с невеселым смехом обрывая себя, машет рукой: - Нет, не эту!
- Давайте дяди Лекину: "Так ветер всю красу наряда с деревьев осенью сорвет..." - тихо начинает Динка.
- Нет-нет, я сейчас вспомню... - говорит Марина, но песни, веселые песни, не приходят ей на ум. - Давайте я скажу вам стихи, - предлагает она. - Вот Шевченко. Вы ведь любите Шевченко?
