КУНШЕ, ПОТЕРЯВШАЯ СЫНА
После смерти мужа горько и одиноко жилось бедной Кунше. Отрадой был для нее только маленький сын. Теплее ласкового луча солнца согревал он душу матери, когда улыбался ей из колыбели. Но беда, говорят, всегда имеет семь братьев. Вслед за первым несчастьем пришло и второе: вошла однажды Кунше в юрту и... не нашла в ней сыночка! Ни ходить, ни ползать малыш не умел, куда же он мог деваться? Обыскав все, в отчаянии выбежала мать на улицу. Как подстреленная птица, металась она по аулу, взывая о помощи:
— Люди, люди, не видали ли моего сына? Помогите, помогите мне разыскать его!
Ни один человек не остался равнодушным к горю вдовы.
Аксакалы собирали в ауле совет: судили, рядили — не знали, как облегчить горе Кунше, где искать ребенка. Джигиты объехали всю степь вокруг — ничего радостного не привезли матери. Женщины каждое утро приходили к ней и не находили слов утешения.
Кунше, похудевшая и простоволосая, неподвижно и молча сидела у остывшего очага и отрешенно смотрела помутневшими от горя глазами в одну точку.
Один за другим, как караваны в степи, тянулись дни. Так прошло четыре года. И посоветовал кто-то бедной вдове разыскать мудреца и прорицателя Толыбая. Говорили, что знает он языки тысяч зверей и птиц, на расстоянии угадывает мысли людей, точно предсказывает, что за тулпар вырастет из народившегося жеребенка. Не может старый мудрец не сказать, куда девался ребенок!
И села Кунше на рыжего коня, на котором ездил еще ее муж, и отправилась разыскивать жилище Толыбая. Ковыльные степи сменялись сыпучими песками, пустыни — заливными лугами, на пути вставали высокие горы и широкие реки, а Кунше все ехала. Не один рассвет сменялся закатом, не один закат сменялся рассветом, а обездоленная мать все была в дороге, Уже сама стала как тень, конь исхудал — одна кожа да кости, а жилища мудреца не было видно.
Не напрасно говорят в народе, что сколько сокол ни парит по поднебесью — все равно он высмотрит добычу, и сколько бедный заяц ни мечется по земле — все равно погибать ему в зубах зверя хищного. Ехала, ехала бедная Кунше — настал и ее смертный час: больше ни она, ни Рыжий и шагу ступить не могут, а кругом — безводная пустыня.
— О аллах всемогущий,— взмолилась мать,— пусть я сгорю пеплом, но дай, прошу тебя, жизнь моему сыну!
Подняла Кунше глаза к небу, а там дымок тянется. Далеким миражем маячит на горизонте одинокая юрта... И откуда только сила взялась — добрела женщина до жилища!
Войлок юрты почернел и стал ветхим от времени, но еще старше выглядел хозяин ее. Высокий и смуглый, он казался высохшим дубом. Ветер перебирал пряди огромной белой бороды. Сквозь дыры одежды виднелось иссохшее тело.
- Дочь моя,— обратился он к Кунше, — я давно тебя жду, два дня назад ласточки принесли мне весть о тебе. Какие тяжкие муки заставили тебя так страдать, зачем ты пришла ко мне, старому Толыбаю?
Из последних сил выговорила вдова:
- Лишилась я единственного сына, дорогой отец! И как беспомощная птица с подрезанными крыльями, кружусь и не могу найти его! Помоги мне, всевидящий, посоветуй, где искать?!— И тут же упала, лишившись чувств.
Толыбай свистнул по-птичьи — прилетела большая стая ласточек. Они крыльями навевали свежий ветерок на Кунше, в клюве приносили ключевую студеную воду и окропляли лицо женщины.
Только пришла в себя бедняжка, как ласточки, по взмаху руки Толыбая, помчались в ее аул. К вечеру они принесли оттуда серую мышь с палец величиной. Толыбай спросил, не видала ли мышь, куда девался из юрты маленький мальчик?
И ответила мышь:
- Сына Кунше украла женщина с глазами навыкате.
Перевел Толыбай Кунше на человеческий язык слова мыши, снова заплакала бедняжка, забилась, как перепелка в сетях.
- Ойбай-ау, это Айжарык! Я и раньше подозревала ее в этой жестокости: у нее никогда не было детей, и вдруг в шестьдесят лет родился ребенок!
Снова Толыбай засвистел по-птичьи. Опустились на его плечи два огромных черных беркута.
- Летите в аул Кунше,— приказал им мудрец, принесите сюда Айжарык с ее сыном.
Взмыли беркуты к небу и уже к утру прилетели обратно. Один принес на крыльях страшную старуху. Лицо ее было морщинистым, как опорожненный бурдюк, глаза выпучены, как перевернутые пиалы, плечи, как два седла на каждое можно посадить по человеку.
Другой беркут бережно опустил на землю мальчика. Он был хрупким и белокожим, глаза, как у верблюжонка, с удивлением смотрели на мир. Казалось, малыш ничуть не испугался ни птиц, ни чужих людей, только смотрел на все с любопытством. Чуя сердцем в Кунше родную мать, он протянул к ней ручонки. Айжарык стукнула его по рукам и притянула к себе.
— Отдай ребенка матери!— сказал ей сурово Толыбай.
- Да ты рехнулся, старый! Видано ли, чтобы мать отдавала свое дитя. Это мой сын, и никому я его не отдам.
Малыш все тянулся к Кунше, не отрывал от нее радостных глаз.
— Не хочешь послушаться меня — пеняй на себя,— сказал Толыбай.
— Я разделю ребенка между вами!— и старец кинулся к ребенку с секирой.
Айжарык сразу согласилась со словами Толыбая:
— Мудрое твоё решение, да будет так!— и толкнула мальчика под секиру.
Кунше не дала мудрецу ступить и шагу вперед. Она обвила его ноги руками, зарыдала, как раненая лебедь, взмолилась:
- О святой отец, не губи невинного. Отдай дитя Айжарык, пусть живет у нее, лишь бы жив был!
- Эй, Айжарык,— вскричал в гневе мудрец,— у тебя не сердце, а холодный камень! Отдай же, старая ведьма, ребенка родной матери!— и подвел мальчика к Кунше. Дитя радостно обняло мать... Усадил их Толыбай на беркутов и отправил в родной аул.
Злая Айжарык, опозоренная, до сих пор одиноко сидит в пустыне, от стыда не смея поднять головы. От времени она, говорят, превратилась в серый камень.
