"Счастливо, Ивушкин". Глава 7

   Развигор только дунул, только дохнул легким, прохладным, душистым дыханием, и — пожалуйста — они снова оказались возле бездонного оврага.
   Ивушкин глядел на тот берег с тоской. Что ни говори, а страшно…
   Луша подняла глаза на Развигора. Развигор улыбался.
   — Прощайте, — сказал он вдруг. — Вряд ли мы с вами когда-нибудь увидимся.
   Луша мотнула головой:
   — То есть как это «прощайте»?
   — Ты же обещал нам помочь перебраться через овраг! — вознегодовал Ивушкин, забыв в сердцах, на «вы» или на «ты» надо говорить с прохладным ветром.
   — В самом деле? — рассеянно спросил Развигор.
   — Вы что же, нас прямо тут и бросите одних? — удивилась Луша.
   — Ну, почему же брошу. Я просто удалюсь. По своим делам.
   — А как же мы? Как же я? Ты же сказал… Вы же сказали… Ты обещал помочь. Это… это что… неправда? Ты нас обманывал?
   — Ну, почему же. Когда я говорил, я так чувствовал. Так думал. Там.
   — А здесь?
   — Здесь — нет.
   — Как же так может быть?
   — Переменился. Выдохся. Охладел. Я же прохладный ветер.
   И действительно, тут же повеяло прохладой, Ивушкину показалось, что он мерзнет. Лушина грива разлетелась по ветру. Возникло такое чувство, будто разом настала осень. Но нет. Никаких времен года не случается в стране «Нигде и никогда». Это просто Развигор взвился в небо и исчез. Истаял.
   Луша стояла понуро, молчала. Ивушкин тоже как-то не сразу пришел в себя. Но он был не так потрясен предательством Развигора, потому что тот ему чем-то сразу не понравился.
   — Ивушкин, — сказала Луша грустным голосом, — Ивушкин, возьми-ка ты в руки хороший прут!
   — Это еще зачем?
   — Отстегай свою глупую старую лошадь!
   — Да ладно, Луш!
   — Отхлещи ее, чтобы неповадно было доверяться тому, кому верить нельзя. Боюсь, никогда мы через этот овраг не перейдем. Никогда. Я сделалась какая-то слабая. Мне страшно.
   Они долго молчали, и казалось, этому молчанию не будет конца. Как же им быть? Развигор обещал им помочь, так их уверил в своей дружбе… А теперь что? Вот снова стоят они над крутым склоном, совершенно беспомощные. И никакого моста и в помине нет, а там где-то пропадает маленький лосенок Люсик, и плачет, и волнуется, и ждет бедная его мать с переломанной ногой.
 
   — Луш, хватит так стоять, надо что-то делать! — встрепенулся наконец Ивушкин.
   — И то, хватит, — сказала Луша уже другим, бодрым голосом. Помогать нам некому. Мы с тобой, бояться не будем.
   Ивушкину при этих словах показалось, что в душе его страх перед оврагом отступает, а его место занимает злость на Развигора и желание не зависеть от такого неверного, ненадежного существа. И по мере того как исчезал страх, проступали очертания моста, точно он сам собой наводился через овраг. Вот одна легкая дощечка. А вот рядом — вторая. Вот увиделась и третья. Выросли тонкие перильца. Светлина сказала правду. Мостик стал ясно виден, как только ими овладели решимость и отвага.
   — Видишь, Ивушкин, видишь! — обрадовалась Луша. — Никогда не надо падать духом! А ну-ка, быстренько садись на меня верхом и зажмурься. У тебя от высоты может закружиться голова.
   — А ты как же? — спросил Ивушкин.
   Но Лушины копыта уже твердо и уверенно стучали по дощечкам. Они благополучно перебрались на другую сторону бездонного оврага. Деревья на этой стороне росли часто-часто. И был густым кустарник и подлесок. Солнечные лучи проникали сюда с трудом и казались тоненькими, редкими, косо натянутыми между небом и землей золотыми нитками. Лунные и звездные лучи не проникали совсем.
   Шелест этого леса был особенный, сначала раздавался просто шорох, и все, а потом из него, как деревья из тумана, начинали выступать слова, после они снова погружались в шорох и становились непонятными.
   — Луш, слушай.
   Луша прислушалась.
   — Ивушкин, по-моему, деревья поют.
   — Но только не всегда понятно. Иногда просто шелестят, и все.
   Они оба затаили дыхание и прислушались.
   — Слышишь, Ивушкин, слышишь, вот опять — шелест превращается в слова!
   И действительно, Ивушкин различил слова странной песенки:

 
Под алою аркой зари
Ты стой и тихонько смотри,
Как входит в ворота
Таинственный кто-то,
Ты стой и тихонько смотри.
 
 
Приносит он солнечный блеск,
И шорох, и шелест, и плеск,
И грустные звуки,
И песни от скуки,
И шорох, и шепот, и плеск.
 

   Потом звуки песенки стали затихать, слова забормотались и перешли в шелест листьев, а потом стали опять понемногу превращаться в слова, еще чуднее прежних:

 
А в правом кармане его
Решительно нет ничего,
Ни шепота ели,
Ни песни, ни трели,
Решительно нет ничего.
 
 
Там в правом кармане дыра,
Большая, как лисья нора.
И в ней, точно в бездне,
Все тут же исчезнет
Такая уж эта дыра!
 

   Потом опять листья зашелестели неразборчиво, и снова зазвучали слова:

 
Когда ты отправишься в путь,
Ты песенку эту забудь.
В дороге она
Совсем не нужна,
Ты песенку эту забудь!
 

   И потом снова песня перешла в шелест, и Луша с Ивушкиным почувствовали, что они не запомнили из этой песенки ни единого слова.
   — Луша, — сказал Ивушкин, когда песенка уже больше не возобновилась, — через овраг-то мы с тобой перебрались, но ведь нам еще темное поле надо перейти. А где оно?
   Да, вот вопрос! Поля никакого не было, вокруг были одни только поющие деревья. Рядом рос малюсенький невзрачный кустик. Он не пел. Стоял молча. Поэтому Луша решилась обратиться к нему.
   — Послушай, дружочек, — сказала она. — Ты не смог бы нам объяснить, как нам пройти к темному полю?
   Кустик заметно испугался.
   — Ой, а зачем вам? Говорят, там темно и страшно. Правда, я сам не видел.
   — Нам нужно перейти через поле, — сказал Ивушкин.
   — Ой! — опять ойкнул маленький куст. — А вы не боитесь?
   — Нет, — отрезала Луша. — Так знаешь ты или не знаешь, как туда пройти?
   — Надо идти по тополям.
   — Лошади не умеют ходить по деревьям, — сказала Луша, и к ее голосу приметалась капелька огорчения.
   — Да нет, — успокоил кустик. — Я не это хотел сказать. Просто от тополя к тополю. По стволам. Они выходят к темному полю. От них я про него и слыхал.
   — Ах, вот что.
   Луша немного успокоилась, вдохнула воздух своими мягкими влажными ноздрями, повела головой.
   — Вон там, Ивушкин. Вот оттуда пахнет горьковато-сладковатым тополиным духом. Ты устал? Пойдешь или поедешь?
   — Не устал я, Луш. Я пойду рядышком.
   И они двинулись на тополиный запах.
   Один большой тополь действительно рос неподалеку, он тут же им указал, куда идти дальше, а там второй тополь направил их к третьему, третий к четвертому, и так тополя передавали их «из рук в руки», пока не кончился поющий лес и они не очутились на опушке. Последний тополь махнул веткой, указывая направление. Они в этом направлении и собрались идти, но только успели шагнуть, как вдруг точно кто-то мгновенно выключил солнце, и луну, и звезды, и сделалась кромешная слепая темнота. Вроде бы даже стало холодней.
   — Луша, ты где, Луша? — забеспокоился Ивушкин.
   — Здесь я, подойди ко мне, Ивушкин.
   Ивушкин подошел, нащупал рукой теплый Лушин бок, ухватился за гриву.
   Вдали пробежало несколько огоньков. Один, другой, третий. Но они ничего не осветили, и от них стало как-то тоскливо. Ивушкин вспомнил, что говорила Светлина. Это, видно, и были блуждающие огни. Но почему они? Разве Луша и Ивушкин, отложив свои дела, отправились на поиски Люсика не со светлым чувством?
   — Луш, разве это плохо, что мы пошли лосенка искать?
   — По-моему, нет, — ответила Луша задумчиво.
   — Почему же тогда мелькают эти тоскливые огоньки?
   Луша не успела ответить, потому что по полю пробежал слабо мерцающий луч.
   «Как прожектор в кино про пограничников», — подумал Ивушкин.
   Луч дрогнул, остановился, приблизился к земле и улегся спокойно, высветив дорогу, которая перерезала поле прямо поперек.
   — Ивушкин, — сказала Луша. — Никогда не надо падать духом раньше времени. Вот и дорога. Ну, садись верхом, и поехали.
   Ивушкин забрался Луше на спину, и они двинулись вперед — по голубоватому лучу.
   Это был хороший, добрый луч, он в конце концов привел их туда, куда надо. И все в конце концов получилось неплохо. Потому что дальше было так.