Луша и Ивушкин шли опушкой дубовой рощи и вскоре действительно увидели высокий пень, который отбрасывал две тени: одну — солнечную, другую — лунную. Они пошли туда, куда падала бледная лунная тень. В дубовом мелколесье, по которому они шли, было тихо. Совсем молоденькие дубочки на опушке покачивали тоненькими веточками и только перебирали прозрачными листиками. По траве лунные зайчики убегали от солнечных, взбирались на нижние ветки, солнечные их настигали, солнечный свет перепутывался с лунным, и было это очень красиво. Откуда-то доносился нежный запах черемухи и медовый аромат цветущей липы. Все в этой стране цвело одновременно, цвело всегда!
Луша и Ивушкин шли в тишине, каждый думал о своем, каждый своим удивлением удивляясь тому, что с ними происходит.
Но тишину неожиданно нарушили звуки какой-то возни, даже, может быть, драки, какие-то выкрики, кто-то будто бы кричал:
— Чего ты толкаешься? Я тебя сейчас и сам как толкну!
— Я тебя трогал, да? Я тебя трогал? Кто сам первый полез?
И тут же дубнячок кончился, и они оказались перед сплошной полосой не очень высокого, но и не очень маленького, почти что в рост Ивушкина, можжевельника. Каждый можжевеловый куст размахивал колючими своими веточками, бодался с соседом.
Тут и гадать было нечего — сразу делалось ясно, что можжевельник полон мальчишечьих драк.
Опасного в этих потасовках, конечно, ничего не было. Но, согласитесь, и приятного мало — идти сквозь такой лес, где тебе будет попадать от чужих дурацких драк колючими ветками по чему попало. Никакая дорожка, никакая тропинка через эти дерущиеся можжевеловые заросли не вела.
— Ивушкин, у меня шкура потолще, — сказала Луша. — Давай-ка усаживайся верхом.
Надо было продираться сквозь можжевеловые заросли. Вряд ли был какой другой выход. Если бы он существовал, Вихроний непременно бы сказал.
Ничего не поделаешь. Ивушкин взобрался на Лушину спину, и она мужественно двинулась вперед, грудью раздвигая ветки дерущихся можжевеловых кустов.
Голые ноги Ивушкина тут же покрылись царапинами, и ему пришлось влезть на спину к Луше с ногами и, балансируя и рискуя упасть и ободраться как следует, ехать сидя на корточках, точно он исполнял какой-то цирковой номер на манеже.
Можжевеловый лес оказался нешироким, и вскоре они сквозь него продрались. Луша почти что и не поцарапалась.
На опушке можжевельника обнаружилась тропинка, которая вела вдоль леса, а потом круто сворачивала и брала вправо. И бежала эта дорожка через маковое поле необычайной красоты. Уж на что красивыми были луга в Высокове, а такого ни Ивушкин, ни Луша никогда не видывали!
По одну сторону дорожки цвел алый мак. На тонких стеблях покачивались красные чаши с иссиня-черным узором на дне. И было этих цветов неведомо сколько — видимо-невидимо. Они то плавно кланялись, то распрямлялись, чему-то улыбались, чему-то беспрестанно радуясь.
А по другую сторону цвел мак белый, и белые его чаши были с таким же узором по дну, и было их столько же, сколько и красных, и они так же приветливо кланялись и так же радостно улыбались.
— Ух ты! — выдохнули Луша и Ивушкин оба разом. — Красиво-то как!
Кроме маков, маков, бесконечных маков, ничего не было видно, и они двинулись по стежке — Ивушкин все еще верхом, правильно полагая, что раз уж тропинка протоптана, так кто-нибудь по ней да должен ходить.
Так оно и оказалось, потому что послышался тоненький голосок, который напевал песенку:
Частый дождик, дождик-моросейка,
В чистом поле ходит Макосейка.
И тут же они увидели маленького бурого мишку, который занимался, по видимости, очень странным делом. Он наклонялся к деревянной кадке, из которой зачерпывал воду решетом и потом быстро разбрызгивал ее над вспаханной жирной землей.
Увидев Лушу и верхом на ней Ивушкина, он выпрямился, улыбнулся и сказал вместо приветствия:
— Сею мак.
И опять улыбнулся.
— Мак? — подивилась Луша.
Ивушкин спрыгнул на землю.
— Сею мак, — повторил медведь.
— Какой же мак, ты же воду разбрызгиваешь. Да еще решетом, заметила Луша.
— Нет, ты так не говори. Я хорошо сею мак, — обиделся медведь.
— Ты Макосейка? — спросила она.
— Он самый, — сказал медведь.
— Хорошо сеешь, — сказала Луша, правда, очень неуверенно и только лишь потому, что вспомнила, как Вихрений велел Макосейку хвалить.
Медвежья мордочка так вся и просияла от похвалы.
— Конечно, — быстро согласился он с Лушей. — Хорошо. Потому что ведь я какой мак сею?
— Какой? — полюбопытствовал освоившийся немного Ивушкин.
— Веселый! Не обычный какой-нибудь. А веселый. Он улыбается. И даже смеется. Вот. А сеять его надо вместе с веселыми капельками воды.
— Молодец, — опять похвалила Луша.
Медведь покивал ей, быстро несколько раз нагнулся к кадке и старательно разбрызгал воду.
— Я такой, — сказал он со вздохом. — Такой, и ничего уж с этим не поделаешь.
— Какой? — переспросил Ивушкин.
— Я все могу делать. Я все очень даже хорошо могу делать. Но только меня надо хвалить. У меня все из лап валится, когда меня не хвалят. — И Макосейка опять вздохнул. — А когда меня хвалят, у меня душа веселеет, и тогда я сею веселый мак. И все мне хорошо удается.
— А скажи, Макосейка, — начала было Луша, но он ее перебил:
— Тебе хочется головочку веселого мака?
— Как ты угадал?
— Потому что, — сказал Макосейка.
— Почему? — полюбопытствовал Ивушкин.
— Потому что. И все.
И он опять стал сеять в землю веселые брызги из решета.
— Какой ты умный, что все понимаешь просто «потому что», — снова похвалила Луша.
И Макосейка опять весь заулыбался. И рот у него улыбается. И глазки. И маленькие аккуратные ушки. И густая бурая шерсть. Он открыл маленький деревянный сундучок, который стоял тут же, возле кадки, и вынул оттуда две маковые головки.
— Это тебе, — сказал он Луше. — А это тебе, — и протянул обе головки Ивушкину.
— Да нам хватит и одной, — застеснялся Ивушкин.
— Берите, берите, — улыбался Макосейка. — Пригодится. Это же веселый мак!
— Спасибо. Ты добрый, — снова не позабыла похвалить его Луша.
Умница Луша! Хорошая, дельная лошадь!
— Послушай, а ты не скажешь нам, как найти сестру Летницу?
— Найдете, найдете, — сказал Макосейка. — Найдете в свой черед. Только разве есть у вас вода из загорного колодца?
— Нету никакой воды!
— Ну вот, видите. И у меня нету.
— Как же быть, ты, наверно, знаешь?
— Знаю, — сказал Макосейка. — Надо идти к колодцу и зачерпнуть воды. За белой горой. Вон, глядите.
Они стали глядеть туда, куда показывал Макосейка. Но там ничего, кроме неба, не было, а по нему плыли белоснежные, хорошо отстиранные Нотей облака.
— Там ничего нет, — сказала Луша.
— И мне ничего не видно, — подтвердил Ивушкин.
— Да как же не видно? — удивился Макосейка. — Ну, глядите еще.
Они снова пригляделись, и им показалось, что одно облако вроде бы не двигается. Это и была белая гора.
— Когда ж это мы туда доскачем? — сказала Луша. — Это сколько же времени пройдет?
Но в том-то и дело, что в «Нигде и никогда» никакого времени вообще не было. И до белой горы они добрались по-нашему в одно мгновение. И это было очень удачно.
Потому что дальше было так.
