"Счастливо, Ивушкин". Глава десятая

   — Я не понял: кто и куда пройдет? — спросил Макосейка.
   — Время пройдет, — сказала Луша.
   — Я с ним не знаком, никогда не встречался, — покачал головой Макосейка.
   Ивушкин открыл было рот, чтобы объяснить медведю, что такое время, но ничего убедительного ему не пришло в голову. В самом деле, а как скажешь? Время — это всегда тикающий будильник, у которого внутри сидит электрическая батарейка, время — это когда кончился длинный и интересный день и уже надо ложиться спать, а спать совершенно не хочется. Время — это то, что, по словам взрослых, все без конца теряют, а вот находить — никогда не находят. Однажды Ивушкин слышал, как папа сказал: «В главке только тянут время», но это для объяснения Макосейке, что такое время, никак не годилось. Поэтому Ивушкин рот закрыл и объяснять ничего не стал.
   — Время это то, что всегда проходит, — сказала Луша, но Макосейка из этого объяснения все равно ничего себе не уяснил.
   — Раз вам нужен загорный колодец, значит, надо оказаться за белой горой, — сказал Макосейка.
   — Ты такой умный, Макосейка, — сказала Луша. — Ты нам объясни попроще, как это — «оказаться за белой горой»?
   — Да чего же тут объяснять. У вас же есть ноги!
   Выходила какая-то нелепица. Конечно, ноги у них есть. Но ведь до горы, которая едва виднеется, сливаясь вдалеке с облаками, ногами как раз идти далеко. Ноги не заправишь бензином, не включишь зажигание, не нажмешь на акселератор!
   — Подними правую переднюю ногу, — скомандовал Макосейка Луше.
   Луша так и сделала.
   — Теперь поставь. Подними левую. Теперь правую заднюю. Теперь левую.
   Луша послушно проделала всю эту гимнастику. А Ивушкин стоял и с удивлением смотрел на Лушу и ждал, что же от этого топанья то одной, то другой ногой произойдет.
   — Что же ты стоишь? — вдруг обратился к нему Макосейка. — Ну же! Правой! Теперь левой!
   И — трудно себе представить!
   Не успел Ивушкин опустить левую ногу на землю и отпечатать на ней узорчатый след резиновой подошвы своих кед, как исчез из виду и симпатичный бурый Макосейка, и веселые, улыбающиеся поля красивейшего алого и белого мака. Все это куда-то подевалось. И оказались они с Лушей у подножия не очень высокой горы, которая была вся покрыта кустами черемухи. Черемуха цвела таким буйным цветом, что гора казалась вспененной, как будто неведомый великан развел целую гору мыла и вот-вот начнет пускать в небеса огромные и прекрасные мыльные пузыри. А пахло как! Точно кто-то только что разбил огромный флакон с хорошими духами.
   Из черемуховых зарослей доносилась звонкая соловьиная песня.
   Первой опомнилась Луша.
   — Ты смотри, Ивушкин, — сказала она, — мы ведь не только горы достигли, мы ведь с тобой уже и через гору перебрались!
   — Интересно, хоть кто-нибудь нам дома поверит, когда мы им расскажем? Валька уж точно скажет: «Ты, Ивушкин, опять сказки рассказываешь». Или скажет: «Это еще пока наукой не доказано». Он всегда так говорит.
   — Вот мы и докажем, — сказала Луша.
   — Да ведь кто же поверит нам?
   — Ладно, Ивушкин, — вернула его к действительности Луша. — Дома еще оказаться надо сперва. А потом уж и «поверят, не поверят».
   Действительно! Что это он, о чем думает! Точно не находятся они оба неведомо где, никому не видимые, для всех потерянные. Точно пасет он Лушу в селе Высокове на лугу за поскотиной. Эх, Ивушкин!
   Вдруг их внимание привлек звук плещущейся воды. Где-то вода переливалась, тенькала, булькала, напевала. Они обернулись на звук и увидели, что рядом с ними, ну, просто в двух шагах, находится низенький колодезный сруб, накрытый чистеньким, гладко обструганным дощатым щитом, а к щиту прибита деревянная ручка, чтоб удобнее открывать.
   Ивушкин кинулся к колодцу, поднатужился, стащил с него крышку.
   Вода была не близко и не далеко. Она плескалась, качалась, смеялась, выдыхая прохладу.
   Луша подошла, опустила голову в сруб. Нет — ни Ивушкин рукой, ни Луша мордой дотянуться до воды не могли. И вдруг оба разом поняли, что у них ничего, ну прямо ничегошеньки нет, во что взять воду. Ни чашки, ни плошки, ни фляжки, ни консервной банки, ни даже чайной ложки.
   — Погоди, Ивушкин, ты только не падай духом, — сказала Луша, потому что поняла, о чем он подумал.
   А подумал он, конечно, о том, что вода им просто до зарезу нужна что без нее им никогда не узнать, как им быть, и никогда домой не вернуться. А раз воду взять не во что, так и думать нечего, что все образуется. А надо сесть на траву, прямо тут, возле белой горы, и пропасть в этом сладком вареньевом запахе черемухи.
   Ивушкину представился их дом и маленькая банька, которую мама топила по субботам и звала их с папой: «Мужики, париться!» И еще вспомнил он маленькие мосточки на Мере, и как они с папой стояли на этих мосточках на закате и ловили рыбу на ручейника, и как он, Ивушкин, еще совсем недавно поймал серебристую рыбку, которая смешно называется «уклейка». Ну зачем, зачем, зачем надо было писать эту шипучую, змейскую диссертацию?
   А Луша вспомнила свое уютное стойло во дворе, и как Иван Филиппович, бывало, чистил ее щеткой, и было приятно и щекотно, и казалось, что хозяин ее любит и что хорошей и доброй жизни не будет конца.
   — Ивушкин, — сказала Луша печальным голосом. — Ты послушай меня. Ты только духом не падай.
   — За каким лешим ты мне все это говоришь! — завопил Ивушкин в полном отчаянии.
   И вдруг трава рядом зашелестела, из нее со вздохом послышались слова:
   — Ох, нет, нет, не надо браниться, пожалуйста!
   И из травы показалась мордочка. Чья бы, вы думали? Мордочка старого, доброго енота.
   — Как ты тут оказался, Нотя? — воскликнул Ивушкин.
   — Дружеские чувства, что поделаешь, — вздохнул енот. — Мне здесь не приходилось бывать. Я с большим трудом вас отыскал. Никто не мог мне толком сказать, куда вы пошли. Я бы и не нашел, если бы не Вихроний. Он мне все рассказал. Вы хорошие ребята, — добавил он, помолчав. — Светлина так счастлива!
   — Недотепы мы, вот кто, — сказала Луша. — Воду-то нам зачерпнуть нечем. Взять нам ее не во что.
   — Я за этим сюда и пришел, — заметил енот и протянул им маленькое, весело расписанное ведерочко на шелковом шнурке. — Подарок от Ноти, сказал он скромно. — С ним я к вам и спешил.
   — Ну и молодец же ты, Нотя! — обрадовался Ивушкин.
   Но енот, которому надо было неотлучно быть при своей стирке, не дожидаясь их благодарности, вдруг так же неожиданно исчез, как и появился.
   Черемуха пахла, вода в колодце весело булькала, и было уже не страшно ни Ивушкину, ни Луше.
   — Хватит веревочки, как ты думаешь, Ивушкин? — спросила Луша озабоченно.
   — А сейчас попробуем.
   Ивушкин залез на сруб и опустил туда ведро на шнурке. Ведро воду не задело.
   — Луш, не хватает!
   — А ты не спеши, — сказала Луша. — Спешить — это неправильно. Надо придумать. Надо исхитриться.
   Ивушкин улегся животом на край колодца. Перегнулся туда весь. Луша головой прижала его метнувшиеся в воздух ноги. Если бы не она, мог бы Ивушкин рухнуть в колодец! Теперь ведерко коснулось поверхности воды, легло набок, пустило по воде круги и стало погружаться в студеную веселую прохладу. Ивушкин потянул шнурок кверху. Сначала ведерко пошло легко, потом он ощутил его тяжесть, ухватился второй рукой, потом сполз на землю и поставил ведро.
   Вода в ведре поплескалась, потом успокоилась. И тут настала для Ивушкина и Луши настоящая радость. Потому что дальше было так.