В нашем доме за ставнем окна воробей свил гнездо и положил пять яичек. Мы с сёстрами смотрели, как воробей по соломинке и по пёрышку носил за ставню и вил там гнёздышко. А потом, когда он положил туда яйца, мы очень обрадовались.
Воробей не стал больше прилетать с пёрышками и соломой, а сел на яйца. Другой воробей, - нам сказали, что один муж, а другой жена, — приносил жене червей и кормил её.
Через несколько дней мы услыхали из-за ставня писк и посмотрели, что сделалось в воробьином гнезде: в нём было пять крошечных голых птичек, без крыльев и без перьев; носики у них были жёлтые и мягкие, и головы большие.
Они показались нам очень некрасивыми, и мы перестали на них радоваться, а только иногда смотрели на то, что они делали.
Мать часто от них улетала за кормом, и когда она возвращалась, воробышки с писком открывали свои жёлтые клювики, и мать оделяла их кусочками червяков.
Через неделю маленькие воробьи подросли, покрылись пухом и стали красивее, и тогда мы опять стали часто на них смотреть.
Мы пришли утром к ставню посмотреть наших воробьев и увидали, что старый воробей лежит мёртвый подле ставня. Мы догадались, что воробей сел на ночь на ставень и заснул и что его раздавили, когда закрывали ставень.
Мы подняли старого воробья и бросили в траву. Маленькие пищали, высовывали свои головки и открывали клювики, но их некому было кормить.
Старшая сестра сказала:
— Вот у них теперь нет матери, — некому их кормить. Давайте выкормим их.
Мы обрадовались, взяли коробок, наклали в него хлопчатой бумаги, уложили туда гнездо с птичками и понесли к себе наверх. Потом мы нарыли червяков, намочили хлеб в молоке и стали кормить воробышков.
Они ели хорошо, трясли головками, чистили клювики об стенки коробка и все были очень веселы.
Так мы их кормили весь день и очень на них радовались.
На другое утро, когда мы посмотрели в коробок, мы увидали, что самый маленький воробышек лежит мёртвый, а лапки его запутались в хлопчатую бумагу.
Мы его выкинули и вынули всю хлопчатую бумагу, чтобы другой в ней не запутался, и положили в коробок травы и мху. Но к вечеру ещё два воробья растопырили свои пёрышки и раскрыли рты - закрыли глаза и тоже померли.
Через два дня умер и чётвертый воробышек, и остался только один. Нам сказали, что мы их окормили.
Сестра плакала о своих воробьях и последнего воробья стала кормить одна, а мы только смотрели.
Последний - пятый воробышек был весёлый, здоровый и живой; мы назвали его Живчиком.
Этот Живчик жил так долго, что уже стал летать и знал свою кличку.
Когда, бывало, сестра закричит: «Живчик, Живчик!» - он прилетит, сядет ей на плечо, на голову или на руку, и она его кормит.
Потом он вырос и стал сам кормиться.
Он жил у нас в горнице наверху, улетал иногда в окно, но всегда прилетал ночевать на свое место, в коробок.
Раз он утром никуда не полетел из своего коробка: перья стали у него мокрые, и он их растопырил, как и другие воробьи, когда они умирали. Сестра не отходила от Живчика, ходила за ним. Но он ничего не ел и не пил.
Три дня он был болен и на четвёртый умер. Когда мы увидали его мёртвым, на спинке, с подкорченными лапками, мы все три сестры стали так плакать, что мать прибежала наверх узнать, что случилось.
Когда она вошла, она увидала на столе мёртвого воробья и поняла наше горе.
Сестра несколько дней не ела, не играла, а всё плакала.
Живчика мы завернули в наши самые лучшие лоскутики, положили в деревянный ящичек и зарыли в саду в яме. Потом сделали над его могилкой бугорок и положили камушек.
