Я видел сон, не все в нем было сном, Воскликнул Байрон в черное мгновенье. Зажженный тем же сумрачным огнем, Я расскажу, по силе разуменья, Свой сон, – он тоже не был только сном.
И вас прося о милости вниманья, Незримые союзники мои, Лишь вам я отдаю завоеванье, Исполненное мудростью Змеи. Но слушайте мое повествованье.
Мне грезилась безмерная страна, Которая была когда-то Раем; Она судьбой нам всем была дана, Мы все ее, хотя отчасти, знаем, Но та страна проклятью предана.
Ее концы, незримые вначале, Как стены обозначилися мне, И видел я, как, полные печали, Дрожанья звезд в небесной вышине, Свой смысл поняв, навеки отзвучали.
И новое предстало предо мной. Небесный свод, как потолок, стал низким; Украшенной игрушечной Луной Он сделался до отвращенья близким, И точно очертился круг земной.
Над этой ямой, вогнутой и грязной, Те сонмы звезд, что я всегда любил, Дымилися, в игре однообразной, Как огоньки, что бродят меж могил, Как хлопья пакли, массой безобразной.
На самой отдаленной полосе, Что нс была достаточно далекой, Толпились дети, юноши – и все Толклись на месте в горести глубокой, Томилися, как белка в колесе.
Но мир Земли и сочетаний звездных, С роскошеством дымящихся огней, Достойным балаганов затрапезных, Все делался угрюмей и тесней, Бросая тень от стен до стен железных
Стеснилося дыхание у всех, Но мноше еще просвета ждали И, стоя в склепе дедовских утех, Друг друга в чадном дыме не видали, И с уст иных срывался дикий смех ,
Но, наконец, всем в Мире стало ясно, Что замкнут Мир, что он известен весь, Что как желать не быть собой напрасно, Так наше Там всегда и всюду Здесь, И Небо над самим собой не властно.
Я слышал вопли. «Кто поможет? Кто?» Но кто же мог быть сильным между нами! Повторный крик звучал «Не то! Не то!» Ничто смеялось, сжавшись, за стенами, — Все сморщенное страшное Ничто!
И вот уж стены сдвинулись так тесно, Что груда этих стиснутых рабов, В чудовище одно слилась чудесно, С безумным сонмом ликов и голов, Одно в своем различьи повсеместно.
Измучен в подневольной тесноте, С чудовищной Змеею липко скован, Дрожа от омерзенья к духоте, Я чувствовал, что ум мой, заколдован, Что нет конца уродливой мечте.
Вдруг, в ужасе, незнаемом дотоле, Я превратился в главный лик Змеи, И Мир – был мой, я у себя в неволе. О, слушайте, союзники мои, Что сделал я в невыразимой боли!
Все было серно-иссиня-желто. Я развернул мерцающие звенья, И, Мир порвав, сам вспыхнул, – но за то, Горя и задыхаясь от мученья, Я умертвил ужасное Ничто.
Как сонный мрак пред властию рассвета, Как облако пред чарою ветров, Вселенная, бессмертием одета, Раздвинулась до самых берегов, И смыла их – и дальше – в море Света.
Вновь манит Мир безвестной глубиной, Нет больше стен, нет сказки жалко-скудной, И я не Змей, уродливо-больной, Я – Люцифер небесно-изумрудный, В Безбрежности, освобожденной мной.
