Мы плыли по светлой вечерней воде, Все были свои, и чужого нигде, А волны дробились в своей череде.
Живые они, голубые
Играли мы веслами, чуть шевеля, Далеко, далеко осталась земля. Бел Сокол – названье того Корабля.
Родные на нем, все родные.
Сидел у руля златоокий Пророк, И был он как будто совсем одинок, И страшный внезапно пропел он намек.
Морские в нем страсти, морские.
Год скрепился, день сосчитан, миг бежит и не вернется, Час назначен, в диком плаче словно пыль взметнутся все, Кто тебе казался Богом, волколаком обернется, Сорок громов, водоемов, сорок молний в их красе. Бойтесь, бойтесь! Безвозвратно! Ничего уж не исправишь!
Все убитые – восстали. Все задавленные – тут. Горше всех лукавств убогих – что теперь еще лукавишь, А глаза твои как щели, сам себе назначил суд.
Сядешь – пламень, ляжешь – камень, в пропасть кинешься – замкнется, В ночь склубишься – сорок молний миру выявят уклон, Вся Вселенная смутится, и в седой клубок свернется. Слышишь громы? Сорок громов! Падай, падай осужден!
Был бледен и страшен Пророк у руля, И все мы дрожали, вещаньям внемля, И волны качали оплот Корабля.
Живые они, голубые.
Мы поняли, что он хотел нам сказать, О бездне скорбел он, скользя через гладь, Мы в Свете, но Бездна должна отстрадать.
Родные грехи нам, родные.
Мы плыли по тихой и светлой воде, Все было свое, и чужого нигде, Молитву мы пели Вечерней Звезде.
