Константин Бальмонт. Вещанье

 
Мы плыли по светлой вечерней воде,
Все были свои, и чужого нигде,
А волны дробились в своей череде.
 
 
Живые они, голубые
 
 
Играли мы веслами, чуть шевеля,
Далеко, далеко осталась земля.
Бел Сокол – названье того Корабля.
 
 
Родные на нем, все родные.
 
 
Сидел у руля златоокий Пророк,
И был он как будто совсем одинок,
И страшный внезапно пропел он намек.
 
 
Морские в нем страсти, морские.
 
 
Год скрепился, день сосчитан, миг бежит
и не вернется,
Час назначен, в диком плаче словно пыль
взметнутся все,
Кто тебе казался Богом, волколаком обернется,
Сорок громов, водоемов, сорок молний в их красе.
Бойтесь, бойтесь! Безвозвратно! Ничего уж
не исправишь!
 
 
Все убитые – восстали. Все задавленные – тут.
Горше всех лукавств убогих – что теперь еще
лукавишь,
А глаза твои как щели, сам себе назначил суд.
 
 
Сядешь – пламень, ляжешь – камень, в пропасть
кинешься – замкнется,
В ночь склубишься – сорок молний миру выявят
уклон,
Вся Вселенная смутится, и в седой клубок свернется.
Слышишь громы? Сорок громов! Падай, падай
осужден!
 
 
Был бледен и страшен Пророк у руля,
И все мы дрожали, вещаньям внемля,
И волны качали оплот Корабля.
 
 
Живые они, голубые.
 
 
Мы поняли, что он хотел нам сказать,
О бездне скорбел он, скользя через гладь,
Мы в Свете, но Бездна должна отстрадать.
 
 
Родные грехи нам, родные.
 
 
Мы плыли по тихой и светлой воде,
Все было свое, и чужого нигде,
Молитву мы пели Вечерней Звезде.
 
 
Мария! Мария! Мария!