Я мать, и я люблю детей. Едва зажжется Месяц, серповидно, Я плачу у окна. Мне больно, страшно, мне мучительно-обидно. За что такая доля мне дана? Зловещий пруд, погост, кресты, Мне это все отсюда видно, И я одна. Лишь Месяц светит с высоты. Он жнет своим серпом? Что жнет? Я брежу. Полно. Стыдно. Будь твердой. Плачь, но твердой нужно быть. От Неба до Земли, сияя, Идет и тянется нервущаяся нить. Ты мать, умей, забыв себя, любить. Да, да, я мать, и я дурная, Что не умела сохранить Своих детей. Их всех сманила в пруд Колдунья злая, Которой нравится сводить с ума людей. Тихонько ночью приходила, Когда так крепко я спала, Мой сон крепя, детей будила. Какая в ней скрывалась сила, Не знаю я. Весь мир был мгла. Своей свечой она светила, И в пруд ее свеча вела. Чем, чем злодейка ворожила, Не знаю я. О, с теми, кто под сердцем был, расстаться, О, жизнь бессчастная моя! Лишь в мыслях иногда мы можем увидаться, Во сне. Но это все – не все. Она страшней, чем это. И казнь безжалостней явила Ведьма мне. Вон там, в сияньи месячного света, В той люльке, где качала я детей, Когда малютками они моими были, И каждый был игрушкою моей, Пред тем, как спрятался в могиле И возрастил плакун-траву, Лежит подменыш злой, уродливый, нескладный, Которого я нежитью зову, Свирепый, колченогий, жадный, Глазастый, с страшною распухшей головой, Ненасытимо-плотоядный, Подменыш злой. Чуть взглянет он в окно – и лист березы вянет. Шуршит недобрый вихрь желтеющей травой, — Вдруг схватит дудку он, играть безумно станет, И молния в овины грянет, И пляшет все кругом, как в пляске хоровой, Несутся камни и поленья, Подменыш в дудку им дудит, А люди падают, в их сердце онеменье, Молчат, бледнеют – страшный вид. А он глядит, глядит стеклянными глазами, И ничего не говорит. Я не пойму, старик ли он, Ребенок ли. Он тешится над нами. Молчит и ест. Вдруг тихий стон. И жутко так раздастся голос хилый: «Я стар, как древний лес!» Повеет в воздухе могилой. И точно встанет кто. Мелькнул, прошел, исчез. Однажды я на страшное решилась: — Убить его Жить стало невтерпеж За что такая мне немилость? Убрать из жизни эту гнилость И вот я наточила нож. А! Как сегодня ночь была, такая На небе Месяц встал серпом Он спал Я подошла Он спал Но Ведьма злая Следила в тайности, стояла за углом. Я не видала Я над ним стояла: Я только видела его. В моей душе горело жало, Я только видела его. И жажду тешила немую: — Вот эту голову, распухшую и злую, Отрезать, отрубить, чтобы исчез паук, Притих во мраке гробовом. «Исчезнешь ты!» И я ударила ножом. И вдруг — Не тело предо мной, мякина, Солома, и в соломе кровь, Да, в каждом стебле кровь и тина И вот я на пруду Трясина. И в доме я опять И вновь Белеет Месяц серповидно. И я у моего окна. В углу подменыша мне видно. Там за окном погост. Погост. И я одна.
