Прямо перед окнами – светлый и упорный — Каждому прохожему бросал лучи фонарь. И в дождливой сети – не белой, не черной — Каждый скрывался – не молод и не стар.
Были как виденья неживой столицы — Случайно, нечаянно вступающие в луч. Исчезали спины, возникали лица, Робкие, покорные унынью низких туч.
И – нежданно резко – раздались проклятья, Будто рассекая полосу дождя: С головой открытой – кто-то в красном платье Поднимал на воздух малое дитя...
Светлый и упорный, луч упал бессменный — И мгновенно женщина, ночных веселий дочь, Бешено ударилась головой о стену, С криком исступленья, уронив ребенка в ночь...
И столпились серые виденья мокрой скуки. Кто-то громко ахал, качая головой. А она лежала на спине, раскинув руки, В грязно-красном платье, на кровавой мостовой.
Но из глаз открытых – взор упорно-дерзкий Всё искал кого-то в верхних этажах... И нашел – и встретился в окне у занавески С взором темной женщины в узорных кружевах.
Встретились и замерли в беззвучном вопле взоры, И мгновенье длилось... Улица ждала... Но через мгновенье наверху упали шторы, А внизу – в глазах открытых – сила умерла.
Умерла – и вновь в дождливой сети тонкой Зычные, нестройные звучали голоса. Кто-то поднял на руки кричащего ребенка И, крестясь, украдкой утирал глаза...
Но вверху сомнительно молчали стекла окон. Плотно-белый занавес пустел в сетях дождя Кто-то гладил бережно ребенку мокрый локон. Уходил тихонько. И плакал, уходя.
