Давно, когда модно дышали пачули, И лица солидно склонялись в лансье, Ты ветер широт небывалых почуял, Сквозь шелест шелков и из волн валансьен.
Ты дрожью вагона, ты волью фрегата Мечтал, чтоб достичь тех иных берегов, Где гидрами – тигр, где иглой – алигатор, И тех, что еще скрыты в завес веков.
Лорнируя жизнь в призму горьких иронии, Ты видел насквозь остова Second Empire[56], В салонах, из лож, меж кутил, на перроне, — К парижской толпе припадал, как вампир.
Чтоб, впитая кровь, сок тлетворный, размолот, Из тигеля мыслей тек сталью стихов, Чтоб лезвия смерти ложились под молот В том ритме, что был вой вселенских мехов!
Твой вопль, к сатане, твой наказ каинитам, Взлет с падали мух, стон лесбийских «epaves»[57] — Над скорченным миром, с надиров к зенитам, Зажглись, черной молнией в годы упав.
Скорбя, как Улисс, в далях чуждых, по дыму, Изгнанник с планеты грядущей, ты ждал, Что новые люди гром палиц подымут — Разбить мертвый холод блестящих кандал.
Но вальсы скользили, —пусть ближе к Седану; Пачули пьянили, – пусть к бездне коммун. Ты умер, с Нево видя край, вам не данный, Маяк меж твоих «маяков», – но кому?
