Вот снова, с беззвучными стуками кирок, Под пристальным надзором все тех же планет, Ночь, зодчий со стражей теней при секирах, Принимает свой труд, тот, что в тысячах лет.
В темь опускают беспросветные плиты, Все ломки мрака на земле обедня; Уже, копья к ноге, древних Афин гоплиты Сторожат фундамент завтрашнего дня.
По темным ступеням лестницы, еще возводимой, Всходит вверх, – взглянуть на былое, – Шекспир; У подножья, в плащах (цвет омертвелого дыма), Вольтер, Гоббс, Ницше (с сотню их) сели за пир;
В зале, пока без плафона, точно черти взволновались: Старомодные танцы, вялый вальс-глиссе; То – перегорбленный Гейне, то—подновленный Новалио, Федра в ногу с Татьяной, пьяный и по смерти Мюссе.
Гул кирок не молкнет, но глух, что хлопушки, Гуд масс возносимых, что шелесты шин; И горестно смотрит, в руке цилиндр, Пушкин, Как в амбразуре окна, дряхл, спит Фет-Шеншин.
Ночь, зодчий упорный, спешит, взводит купол; Бьет молот; скрипит перекинутый блок... А в полоске зари, как на сцене для кукол, На тоненькой ниточке Александр Блок.
