Николай Некрасов. Мое разочарованье

   Говорят, что счастье наше скользко,-
   Сам, увы! я то же испытал!
   На границе Юрьевец-Повольска
   В собственном селе я проживал.
   Недостаток внешнего движенья
   Заменив работой головы,
   Приминал я в лето, без сомненья,
   Десятин до двадцати травы;
   Я лежал с утра до поздней ночи
   При волшебном плеске ручейка
   И мечтал, поднявши к небу очи,
   Созерцая гордо облака.
   Вереницей чудной и беспечной
   Предо мной толпился ряд идей,
   И витал я в сфере бесконечной,
   Презирая мелкий труд людей.
   Я лежал, гнушаясь их тревогой,
   Не нуждаясь, к счастию, ни в чем,
   Но зато широкою дорогой
   В сфере мысли шел богатырем;
   Гордый дух мой рос и расширялся,
   Много тайн я совмещал в груди
   И поведать миру собирался;
   Но любовь сказала: погоди!
   Я давно в созданье идеала
   Погружен был страстною душой:
   Я желал, чтоб женщина предстала
   В виде мудрой Клии предо мной,
   Чтоб и свет, и танцы, и наряды,
   И балы не нужны были ей;
   Чтоб она на всё бросала взгляды,
   Добытые мыслию своей;
   Чтоб она не плакала напрасно,
   Не смеялась втуне никогда,
   Говоря восторженно и страстно,
   Вдохновенно действуя всегда;
   Чтоб она не в рюмки и подносы,
   Не в дела презренной суеты -
   Чтоб она в великие вопросы
   Погружала мысли и мечты…
   И нашел, казалось, я такую.
   Молода она еще была
   И свою натуру молодую
   Радостно развитью предала.
   Я читал ей Гегеля, Жан-Поля,
   Демосфена, Галича, Руссо,
   Глинку, Ричардсона, Декандоля,
   Волтера, Шекспира, Шамиссо,
   Байрона, Мильтона, Соутэя,
   Шеллинга, Клопштока, Дидеро…
   В ком жила великая идея,
   Кто любил науку и добро;
   Всех она, казалось, понимала,
   Слушала без скуки и тоски,
   И сама уж на ночь начинала
   Тацита читать, одев очки.
   Правда, легче два десятка кегель
   Разом сбить ей было, чем понять,
   Как велик и плодотворен Гегель;
   Но умел я вразумлять и ждать!
   Видел я: не пропадет терпенье -
   Даже мать красавицы моей,
   Бросивши варенье и соленье,
   Философских набралась идей.
   Так мы шли в развитьи нашем дружно,
   О высоком вечно говоря…
   Но не то ей в жизни было нужно!
   Раз, увы! в начале сентября
   Прискакал я поутру к невесте.
   Нет ее ни в зале, ни в саду.
   Где ж она? "Они на кухне вместе
   С маменькой" – и я туда иду.
   Тут предстала страшная картина…
   Разом столько горя и тоски!
   Растерзав на клочья Ламартина,
   На бумагу клала пирожки
   И сажала в печь моя невеста!!
   Я смотреть без ужаса не мог,
   Как она рукой месила тесто,
   Как потом отведала пирог.
   Я не верил зрению и слуху,
   Думал я, не перестать ли жить?
   А у ней еще достало духу
   Мне пирог проклятый предложить.
   Вот они – великие идеи!
   Вот они – развития плоды!
   Где же вы, поэзии затеи?
   Что из вас, усилья и плоды?
   Я рыдал. Сконфузилися обе,
   Видимо, перепугались вдруг;
   Я ушел в невыразимой злобе,
   Объявив, что больше им не друг.
   С той поры я верю: счастье скользко,
   Я без слез не проживаю дня;
   От Москвы до Юрьевец-Повольска
   Нет лица несчастнее меня!
 
   (Март или апрель 1851)