Николай Некрасов. Притча о "Киселе"

   Жил-был за тридевять земель,
   В каком-то царстве тридесятом,
   И просвещенном, и богатом,
   Вельможа, именем – Кисель.
   За книгой с детства, кроме скуки,
   Он ничего не ощущал,
   Китайской грамотой – науки,
   Искусство – бреднями считал;
   Зато в войне, на поле брани
   Подобных не было ему:
   Он нес с народов диких дани
   Царю – владыке своему.
   Сломив рога крамоле внешней
   Пожаром, казнями, мечом,
   Он действовал еще успешней
   В борьбе со внутренним врагом:
   Не только чуждые народы,
   Свои дрожали перед ним!
   Но изменили старцу годы -
   Заботы, дальние походы,
   Военной славы гром и дым
   Израненному мужу в тягость:
   Сложил он бранные дела,
   И императорская благость
   Гражданский пост ему дала.
   Под солнцем севера и юга,
   Устав от крови и побед,
   Кисель любил в часы досуга
   Театр, особенно балет.
   Чего же лучше? Свеж он чувством,
   Он только изнурен войной -
   Итак, да правит он искусством,
   Вкушая в старости покой!
 
   С обычной стойкостью и рвеньем
   Кисель вступил на новый пост:
   Присматривал за поведеньем,
   Гонял говеть актеров в пост.
   Высокомерным задал гонку,
   Покорных, тихих отличил,
   Остриг актеров под гребенку,
   Актрисам стричься воспретил;
   Стал роли раздавать по чину,
   И, как он был благочестив,
   То женщине играть мужчину
   Не дозволял, сообразив
   Что это вовсе неприлично:
   "Еще начать бы дозволять,
   Чтобы роль женщины публично
   Мужчина начал исполнять!"
 
   Чтобы актеры были гибки,
   Он их учил маршировать,
   Чтоб знали роли без ошибки,
   Затеял экзаменовать;
   Иной придет поздненько с пира,
   К нему экзаменатор шасть,
   Разбудит: "Монолог из Лира
   Читай!.." Досада и напасть!
 
   Приехал раз в театр вельможа
   И видит: зала вся пуста,
   Одна директорская ложа
   Его особой занята.
   Еще случилось то же дважды -
   И понял наш Кисель тогда,
   Что в публике к театру жажды
   Не остается и следа.
   Сам царь шутя сказал однажды:
   "Театр не годен никуда!
   В оркестре врут и врут на сцене,
   Совсем меня не веселя,
   С тех пор как дал я Мельпомене
   И Терпсихоре – Киселя!"
 
   Кисель глубоко огорчился,
   Удвоил труд – не ел, не спал,
   Но как начальник ни трудился,
   Театр ни к черту не годился!
   Тогда он истину сознал:
   "Справлялся я с военной бурей,
   Но мне театр не по плечу,
   За красоту балетных гурий
   Продать я совесть не хочу!
   Мне о душе подумать надо,
   И так довольно я грешил!"
   (Кисель побаивался ада
   И в рай, конечно, норовил.)
   Мысль эту изложив круглее,
   Передает секретарю:
   Дабы переписал крупнее
   Для поднесения царю.
   Заплакал секретарь; печали
   Не мог, бедняга, превозмочь!
   Бежит к кассиру: "Мы пропали!"
   (Они с кассиром вместе крали),
   И с ним беседует всю ночь.
   Наутро в труппе гул раздался,
   Что депутация нужна
   Просить, чтобы Кисель остался,
   Что уж сбирается она.
   "Да кто ж идет? с какой же стати?-
   Кричат строптивые.- Давно
   Мы жаждем этой благодати!"
   – "Тссс! тссс!.. упросят всё равно!"
   И всё пошло путем известным:
   Начнет дурак или подлец,
   А вслед за глупым и бесчестным
   Пойдет и честный наконец.
   Тот говорит: до пенсиона
   Мне остается семь недель,
   Тот говорит: во время оно
   Мою сестру крестил Кисель,
   Тот говорит: жена больная,
   Тот говорит: семья большая -
   Так друг по дружке вся артель,
   Благословив сначала небо,
   Что он уходит наконец,
   Пошла с дарами соли-хлеба
   Просить: "Останься, наш отец!"…
 
   Впереди шли вдовицы преклонные,
   Прослужившие лета законные,
   Седовласые, еле ползущие,
   Пенсионом полвека живущие;
   Дальше причет трагедии: вестники,
   Щитоносцы, тираны, кудесники,
   Двадцать шесть благородных отцов,
   Девять первых любовников;
   Восемьсот театральных чиновников
   По три в ряд выступали с боков
   С многочисленным штабом:
   С сиротами беспечными,
   С бедняками увечными,
   Прищемленными трапом.
   Пели гимн представители пения,
   Стройно шествовал кордебалет;
   В белых платьицах, с крыльями гения
   Корифейки младенческих лет,
   Довершая эффект депутации,
   Преклонялись с простертой рукой
   И, исполнены женственной грации,
   В очи старца глядели с мольбой…
 
   Кто устоит перед слезами
   Детей, теряющих отца?
   Кисель растрогался мольбами:
   "Я ваш, о дети! до конца!.
   Я полагал, что я ненужен,
   Я мнил, что даже вреден я,
   Но вами я обезоружен!
   Идем же, милые друзья,
   Идем до гробового часу
   Путем прогресса и добра…"
   Актеры скорчили гримасу,
   Но тут же крикнули: ура!
   "Противустать возможно ядрам,
   Но вашим просьбам – никогда!"
 
   И снова правит он театром
   И мечется туда-сюда;
   То острижет до кожи труппу,
   То космы разрешит носить.
   А сам не ест ни щей, ни супу,
   Не может вин заморских пить.
   В пиесах, ради высших целей,
   Вне брака допустил любовь
   И капельдинерам с шинелей
   Доходы предоставил вновь;
   Смирившись, с автором "Гамлета"
   Завесть знакомство пожелал,
   Но бог британского поэта
   К нему откушать не прислал.
   Укоротил балету платья,
   Мужчиной женщину одел,
   Но поздние мероприятья
   Не помогли – театр пустел!
   Спились таланты при Ликурге,
   Им было нечего играть:
   Ни в комике, ни в драматурге
   Охоты не было писать;
   Танцорки как ни горячились,
   Не получали похвалы,
   Они не то чтобы ленились,
   Но вечно были тяжелы.
   В партере явно негодуют,
   Свет божий Киселю не мил,
   Грустит: "Чиновники воруют,
   И с труппой справиться нет сил!
   Вчера статуя командора
   Ни с места! Только мелет вздор -
   Мертвецки пьяного актера
   В нее поставил режиссер!
   Зато случился факт печальный
   Назад тому четыре дня:
   С фронтона крыши театральной
   Ушло три бронзовых коня!"
 
   Кисель до гроба сценой правил,
   Сгубил театр – хоть закрывай!-
   Свои седины обесславил,
   Да не попасть ему и в рай.
   Искусство в государстве пало,
   К великой горести царя,
   И только денег прибывало
   У молодца-секретаря:
   Изрядный капитал составил,
   Дом нажил в восемь этажей
   И на воротах львов поставил,
   Сбежавших перелив коней…
 
   Мораль: хоть крепостные стены
   И очень трудно разрушать,
   Однако храмом Мельпомены
   Трудней без знанья управлять.
   Есть и другому поученью
   Тут место: если хочешь в рай,
   Путеводителем к спасенью
   Секретаря не избирай.
 
   (21 августа 1865)