Я ему говорю, что надо уходить с горы, но он знай себе копает. Если он еще не сгорел и не погребен в той яме, которую сам себе вырыл, то он не иначе как сродни саламандрам. А что с тобой? У тебя такой испуганный вид, будто ты опять увидела пуму. Хорошо бы мне их встретить, на пумах можно заработать быстрее, чем на бобрах. А где же хорошая дочь такого плохого отца? Неужто она забыла про свое обещание старому Натти?
— Она там, там, на горе! — воскликнула Луиза. — Она ищет вас, чтобы передать вам порох…
При этом неожиданном известии Натти даже отпрянул на несколько шагов назад.
— Господи помилуй! Она на Горе Видения, а там все полыхает… Если ты любишь эту милую девушку, если ты хочешь сохранить верного друга, который всегда выручит тебя в беде, беги в поселок и поднимай тревогу. Люди умеют бороться с огнем, еще есть надежда на спасение. Беги же, заклинаю тебя! Не останавливайся ни на миг, беги!
Едва произнеся эти слова, Кожаный Чулок скрылся в кустах, и Луиза увидела, что он бросился бежать в гору с быстротой, какая под силу лишь человеку очень выносливому и привычному к подъему в горах.
— Неужели я все-таки нашел тебя! — закричал старый охотник, выскакивая из гущи дыма на площадку, где стояли Эдвардс и Элизабет. — Скорей, скорей, сейчас нельзя тратить времени на разговоры.
— Я в слишком легком платье, — ответила Элизабет, — мне опасно приближаться к огню.
— Я подумал об этом! — крикнул Натти и развернул нечто вроде одеяла из оленьей кожи, висевшее у него на руке; старик обернул им девушку с головы до ног. — А теперь вперед, не то мы все поплатимся жизнью.
— А как же могиканин, что станется с ним? — воскликнул Эдвардс. — Неужели мы оставим старого воина погибать здесь?
Натти взглянул туда, куда указывал ему юноша, и увидел индейца, сидевшего неподвижно, хотя сама земля уже горела у него под ногами.
Охотник быстро подошел к старику и заговорил на делаварском наречии:
— Вставай, Чингачгук, и пойдем отсюда. Неужто ты хочешь сгореть подобно мингу, приговоренному к сожжению? Я-то думал, что христианские священники кое-чему тебя все-таки научили. Боже мой, да ему все ноги обожгло порохом, и кожа на спине начала поджариваться! Иди же за мной, слышишь? Пойдем!
— А зачем могиканину уходить? — мрачно произнес индеец. — Он помнит дни, когда был молодым орлом, а теперь глаза его потускнели. Он смотрит в долину, он смотрит на озеро, он смотрит в леса, но не видит ни одного делавара. У всех белая кожа. Праотцы из далекой страны зовут меня, говорят: иди к нам. Женщины, молодые воины, все мое племя — все зовут: иди. И Великий Дух тоже зовет: иди. Дай же могиканину умереть.
— Но ты забываешь о своем друге!.. — воскликнул Эдвардс.
— Нет, сынок, индейцу уж ничего не втолкуешь, коли он надумал помирать, — прервал его Натти и, схватив веревку, которую смастерил Оливер из полосок одеяла, с удивительной ловкостью привязал безучастного ко всему вождя себе на спину и направился туда, откуда только что появился, будто ему были нипочем и собственный преклонный возраст и тяжелый груз.
Едва все успели пересечь площадку, как одно из сухих деревьев, которое уже в течение нескольких минут готовилось упасть, рухнуло, наполнив воздух пеплом, и как раз на то самое место, где они только что стояли.
Событие это заставило беглецов ускорить шаг; подгоняемые необходимостью, молодые люди шли не отставая за Кожаным Чулком.
