Иван Гончаров "Обломов" Часть 2 Глава 03

   – Здравствуй, Илья. Как я рад тебя видеть! Ну, что, как ты поживаешь? Здоров ли? – спросил Штольц.
   – Ох, нет, плохо, брат Андрей, – вздохнув, сказал Обломов, – какое здоровье!
   – А что, болен? – спросил заботливо Штольц.
   – Ячмени одолели: только на той неделе один сошёл с правого глаза, а теперь вот садится другой.
   Штольц засмеялся.
   – Только? – спросил он. – Это ты наспал себе.
   – Какое «только»: изжога мучит. Ты послушал бы, что давеча доктор сказал. «За границу, говорит, ступайте, а то плохо: удар может быть».
   – Ну, что ж ты?
   – Не поеду.
   – Отчего же?
   – Помилуй! Ты послушай, что он тут наговорил: «живи я где-то на горе, поезжай в Египет или в Америку…»
   – Что ж? – хладнокровно сказал Штольц. – В Египте ты будешь через две недели, в Америке через три.
   – Ну, брат Андрей, и ты то же! Один толковый человек и был, и тот с ума спятил. Кто же ездит в Америку и Египет! Англичане: так уж те так господом богом устроены; да и негде им жить-то у себя. А у нас кто поедет? Разве отчаянный какой-нибудь, кому жизнь нипочём.
   – В самом деле, какие подвиги: садись в коляску или на корабль, дыши чистым воздухом, смотри на чужие страны, города, обычаи, на все чудеса… Ах, ты! Ну, скажи, что твои дела, что в Обломовке?
   – Ах!.. – произнёс Обломов, махнув рукою.
   – Что случилось?
   – Да что: жизнь трогает!
   – И слава богу! – сказал Штольц.
   – Как слава богу! Если б она всё по голове гладила, а то пристаёт, как бывало в школе к смирному ученику пристают забияки: то ущипнёт исподтишка, то вдруг нагрянет прямо со лба и обсыплет песком… мочи нет!
   – Ты уж слишком – смирён. Что же случилось? – спросил Штольц.
   – Два несчастья.
   – Какие же?
   – Совсем разорился.
   – Как так?
   – Вот я тебе прочту, что староста пишет… где письмо-то? Захар, Захар!
   Захар отыскал письмо. Штольц пробежал его и засмеялся, вероятно от слога старосты.
   – Какой плут этот староста! – сказал он. – Распустил мужиков, да и жалуется! Лучше бы дать им паспорты, да и пустить на все четыре стороны.
   – Помилуй, этак, пожалуй, и все захотят, – возразил Обломов.
   – Да пусть их! – беспечно сказал Штольц. – Кому хорошо и выгодно на месте, тот не уйдёт; а если ему невыгодно, то и тебе невыгодно: зачем же его держать?
   – Вон что выдумал! – говорил Илья Ильич. – В Обломовке мужики смирные, домоседы; что им шататься?..
   – А ты не знаешь, – перебил Штольц, – в Верхлёве пристань хотят устроить и предположено шоссе провести, так что и Обломовка будет недалеко от большой дороги, а в городе ярмарку учреждают…
   – Ах, боже мой! – сказал Обломов. – Этого ещё недоставало! Обломовка была в таком затишье, в стороне, а теперь ярмарка, большая дорога! Мужики повадятся в город, к нам будут таскаться купцы – всё пропало! Беда!
   Штольц засмеялся.
   – Как же не беда? – продолжал. Обломов. – Мужики были так себе, ничего не слышно, ни хорошего, ни дурного, делают своё дело, ни за чем не тянутся; а теперь развратятся! Пойдут чаи, кофеи, бархатные штаны, гармоники, смазные сапоги… не будет проку!
   – Да, если это так, конечно мало проку, – заметил Штольц… – А ты заведи-ка школу в деревне…
   – Не рано ли? – сказал Обломов. – Грамотность вредна мужику: выучи его, так он, пожалуй, и пахать не станет…
   – Да ведь мужики будут читать о том, как пахать, – чудак! Однако послушай: не шутя, тебе надо самому побывать в деревне в этом году.
   – Да, правда; только у меня план ещё не весь… робко заметил Обломов.
   – И не нужно никакого! – сказал Штольц. – Ты только поезжай: на месте увидишь, что надо делать. Ты давно что-то с этим планом возишься: ужель ещё всё не готово? Что ж ты делаешь?
   – Ах, братец! Как будто у меня только и дела, что по имению. А другое несчастье?
   – Какое же?
   – С квартиры гонят.
   – Как гонят?
   – Так: съезжай, говорят, да и только.
   – Ну, так что ж?
   – Как – что ж? Я тут спину и бока протёр, ворочаясь от этих хлопот. Ведь один: и то надо и другое, там счёты сводить, туда плати, здесь плати, а тут перевозка! Денег выходит ужас сколько, и сам не знаю куда! Того и гляди, останешься без гроша…
   – Вот избаловался-то человек: с квартиры тяжело съехать! – с удивлением произнёс Штольц. – Кстати о деньгах: много их у тебя? Дай мне рублей пятьсот: надо сейчас послать; завтра из нашей конторы возьму…
   – Постой! Дай вспомнить… Недавно из деревни прислали тысячу, а теперь осталось… вот, погоди…
   Обломов начал шарить по ящикам.
   – Вот тут… десять, двадцать, вот двести рублей… да вот двадцать. Ещё тут медные были… Захар, Захар! Захар прежним порядком спрыгнул с лежанки и вошёл в комнату.
   – Где тут две гривны были на столе? вчера я положил…
   – Что это, Илья Ильич, дались вам две гривны! Я уж вам докладывал, что никаких тут двух гривен не лежало…
   – Как не лежало! С апельсинов сдачи дали…
   – Отдали кому-нибудь, да и забыли, – сказал Захар, поворачиваясь к двери.
   Штольц засмеялся.
   – Ах вы, обломовцы! – упрекнул он. – Не знают, сколько у них денег в кармане!
   – А давеча Михею Андреичу какие деньги отдавали? – напомнил Захар.
   – Ах, да, вот Тарантьев взял ещё десять рублей, – живо обратился Обломов к Штольцу, – я и забыл.
   – Зачем ты пускаешь к себе это животное? – заметил Штольц.
   – Чего пускать! – вмешался Захар. – Придёт словно в свой дом или в трактир. Рубашку и жилет барские взял, да и поминай как звали! Давеча за фраком пожаловал: «дай надеть!» Хоть бы вы, батюшка, Андрей Иваныч, уняли его…
   – Не твоё дело, Захар. Подь к себе! – строго заметил Обломов.
   – Дай мне лист почтовой бумаги, – спросил Штольц, – записку написать.
   – Захар, дай бумаги: вон Андрею Иванычу нужно… – сказал Обломов.
   – Ведь нет её! Давеча искали, – отозвался из передней Захар и даже не пришёл в комнату.
   – Клочок какой-нибудь дай! – приставал Штольц.
   Обломов поискал на столе: и клочка не было.
   – Ну, дай хоть визитную карточку.
   – Давно их нет у меня, визитных-то карточек, – сказал Обломов.
   – Что это с тобой? – с иронией возразил Штольц. – А собираешься дело делать, план пишешь. Скажи, пожалуйста, ходишь ли ты куда-нибудь, где бываешь? С кем видишься?
   – Да где бываю! Мало где бываю, всё дома сижу: вот план-то тревожит меня, а тут ещё квартира… Спасибо, Тарантьев хотел постараться, приискать…
   – Бывает ли кто-нибудь у тебя?
   – Бывает… вот Тарантьев, ещё Алексеев. Давеча доктор зашёл… Пенкин был, Судьбинский, Волков.
   – Я у тебя и книг не вижу, – сказал Штольц.
   – Вот книга! – заметил Обломов, указав на лежавшую на столе книгу.
   – Что такое? – спросил Штольц, посмотрев книгу. – «Путешествие в Африку». И страница, на которой ты остановился, заплесневела. Ни газеты не видать… Читаешь ли ты газеты?
   – Нет, печать мелка, портит глаза… и нет надобности: если есть что-нибудь новое, целый день со всех сторон только и слышишь об этом.
   – Помилуй, Илья! – сказал Штольц, обратив на Обломова изумлённый взгляд. – Сам-то ты что ж делаешь? Точно ком теста, свернулся и лежишь.
   – Правда, Андрей, как ком, – печально отозвался Обломов.
   – Да разве сознание есть оправдание?
   – Нет, это только ответ на твои слова; я не оправдываюсь, – со вздохом заметил Обломов.
   – Надо же выйти из этого сна.
   – Пробовал прежде, не удалось, а теперь… зачем? Ничто не вызывает, душа не рвётся, ум спит спокойно! – с едва заметною горечью заключил он. – Полно об этом… Скажи лучше, откуда ты теперь?
   – Из Киева. Недели через две поеду за границу. Поезжай и ты…
   – Хорошо; пожалуй… – решил Обломов.
   – Так садись, пиши просьбу, завтра и подашь…
   – Вот уж и завтра! – начал Обломов спохватившись. – Какая у них торопливость, точно гонит кто-нибудь! Подумаем, поговорим, а там что бог даст! Вот разве сначала в деревню, а за границу… после…
   – Отчего же после? Ведь доктор велел? Ты сбрось с себя прежде жир, тяжесть тела, тогда отлетит и сон души. Нужна и телесная и душевная гимнастика.
   – Нет, Андрей, всё это меня утомит: здоровье-то плохо у меня. Нет, уж ты лучше оставь меня, поезжай себе один…
   Штольц поглядел на лежащего Обломова, Обломов поглядел на него.
   Штольц покачал головой, а Обломов вздохнул.
   – Тебе, кажется, и жить-то лень? – спросил Штольц.
   – А что, ведь и то правда: лень, Андрей.
   Андрей ворочал в голове вопрос, чем бы задеть его за живое и где у него живое, между тем молча разглядывал его и вдруг засмеялся.
   – Что это на тебе один чулок нитяный, а другой бумажный? – вдруг заметил он, показывая на ноги Обломова. – Да и рубашка наизнанку надета?
   Обломов поглядел на ноги, потом на рубашку.
   – В самом деле, – смутясь, сознался он. – Этот Захар в наказанье мне послан! Ты не поверишь, как я измучился с ним! Спорит, грубиянит, а дела не спрашивай!
   – Ах, Илья, Илья! – сказал Штольц. – Нет, я тебя не оставлю так. Через неделю ты не узнаешь себя. Уже вечером я сообщу тебе подробный план о том, что я намерен делать с собой и с тобой, а теперь одевайся. Постой, я встряхну тебя. Захар! – закричал он. – Одеваться Илье Ильичу!
   – Куда, помилуй, что ты? Сейчас придёт Тарантьев с Алексеевым обедать. Потом хотели было…
   – Захар, – говорил, не слушая его, Штольц, – давай ему одеваться.
   – Слушаю, батюшка, Андрей Иваныч, вот только сапоги почищу, – охотливо говорил Захар.
   – Как? У тебя не чищены сапоги до пяти часов?
   – Чищены-то они чищены, ещё на той неделе, да барин не выходил, так опять потускнели…
   – Ну, давай как есть. Мой чемодан внеси в гостиную; я у вас остановлюсь, Я сейчас оденусь, и ты будь готов, Илья. Мы пообедаем где-нибудь на ходу, потом поедем дома в два, три, и…
   – Да ты того… как же это вдруг… постой… дай подумать… ведь я не брит…
   – Нечего думать да затылок чесать… Дорогой обреешься: я тебя завезу.
   – В какие дома мы ещё поедем? – горестно воскликнул Обломов. – К незнакомым? Что выдумал! Я пойду, лучше к Ивану Герасимовичу; дня три не был.
   – Кто это Иван Герасимыч?
   – Что служил прежде со мной…
   – А! Этот седой экзекутор: что ты там нашёл? Что за страсть убивать время с этим болваном!
   – Как ты иногда резко отзываешься о людях, Андрей, так бог тебя знает. А ведь это хороший человек: только что не в голландских рубашках ходит…
   – Что ты у него делаешь? О чём с ним говоришь? – спросил Штольц.
   – У него, знаешь, как-то правильно, уютно в доме. Комнаты маленькие, диваны такие глубокие: уйдёшь с головой, и не видать человека. Окна совсем закрыты плющами да кактусами, канареек больше дюжины, три собаки, такие добрые! Закуска со стола не сходит. Гравюры все изображают семейные сцены. Придёшь, и уйти не хочется. Сидишь, не заботясь, не думая ни о чём, знаешь, что около тебя есть человек… конечно, немудрый, поменяться с ним идеей нечего и думать, зато не хитрый, добрый, радушный, без претензий и не уязвит тебя за глаза!
   – Что ж вы делаете?
   – Что? Вот я приду, сядем друг против друга на диваны, с ногами; он курит…
   – Ну, а ты?
   – Я тоже курю, слушаю, как канарейки трещат. Потом Марфа принесёт самовар.
   – Тарантьев, Иван Герасимыч! – говорил Штольц, пожимая плечами. – Ну, одевайся скорей, – торопил он. – А Тарантьеву скажи, как придёт, – прибавил он, обращаясь к Захару, – что мы дома не обедаем и что Илья Ильич всё лето не будет дома обедать, а осенью у него много будет дела, и что видеться с ним не удастся…
   – Скажу, не забуду, всё скажу, – отозвался Захар, – а с обедом как прикажете?
   – Съешь его с кем-нибудь на здоровье.
   – Слушаю, сударь.
   Минут через десять Штольц вышел одетый, обритый, причёсанный, а Обломов меланхолически сидел на постели, медленно застёгивая грудь рубашки и не попадая пуговкой в петлю. Перед ним на одном колене стоял Захар с нечищенным сапогом, как с каким-нибудь блюдом, готовясь надевать и ожидая, когда барин кончит застёгивание груди.
   – Ты ещё сапог не надел! – с изумлением сказал Штольц. – Ну, Илья, скорей же, скорей!
   – Да куда это? Да зачем? – с тоской говорил Обломов. – Чего я там не видал? Отстал я, не хочется…
   – Скорей, скорей! – торопил Штольц.