Иван Гончаров "Обрыв". Часть 3 Глава 09

   — Кто там? — спросили оба.
   Дверь отворилась, и показалось задумчивое лицо Василисы.
   — Это я, — тихо сказала она, — вы здесь, Борис Павлович? Вас спрашивают, пожалуйте поскорей, людей в прихожей никого нет. Яков ко всенощной пошел, а Егорку за рыбой на Волгу послали… Я одна там с Пашуткой.
   — Кто меня спрашивает?
   — Жандарм от губернатора: просит губернатор пожаловать, если можно, теперь к нему, а если нельзя, так завтра пораньше: нужно, говорит, очень…
   — Что такое там? — с удивлением сказал Райский, — ну хорошо, скажи — буду…
   — Пожалуйте поскорее, — упрашивала Василиса, — там еще вот этот гость пришел…
   — Кто еще?
   — Да вот… взлызастый такой…
   — Какой «взлызастый»?
   — Вот что, слышь, плетьми будут сечь… В зале расселся, ждет вас, а барыня с Марфой Васильевной еще не воротились из города…
   — Что это, Василиса, ты не спросила, как его зовут!..
   — Сказывал он, да забыла.
   Райский и Вера с недоумением поглядели друг на друга.
   — Черт знает! какой-нибудь гость из города — какая тоска!
   — Нет, это вот этот, что ночевал пьяный у вас…
   — Марк Волохов, что ли?
   Вера сделала движение.
   — Подите скорей — узнайте, зачем он? — сказала она.
   — Чего ты испугалась? Ведь он не собака, не мертвец, не вор, а так, беспутный бродяга…
   — Идите, идите, — торопила Вера, не слушая его. — Это любопытно…
   — Скорее, Борис Павлыч, пожалуйте! — торопила и Василиса, — мы с Пашуткой заперлись от него на ключ.
   — Это зачем?
   — Боимся.
   — Чего?
   — Так, боимся. Я уж из окна вылезла на дворик и перелезла сюда. Как бы он там не стянул чего-нибудь!
   Райский засмеялся и пошел с ней. Он отпустил жандарма, сказавши, что приедет через час, потом пошел к Марку и привел его в свою комнату.
   — Что, ночевать пришли? — спросил он Волохова.
   Он уж с ним говорил не иначе как иронически. Но на этот раз у Марка было озабоченное лицо. Однако когда принесли свечи и он взглянул на взволнованное лицо Райского, то засмеялся, по-своему, с холодной злостью.
   — Ну вот, а я думал, что вы уж уехали! — сказал он насмешливо.
   — Еще успею, — небрежно заметил Райский.
   — Нет, уж теперь поздно: вон какие у вас глаза!
   — А что глаза, ничего! — говорил Райский, глядясь в зеркало.
   — И похудели: корь уж выступает.
   — Полноте вздор говорить, — отвечал Райский, стараясь не глядеть на него, — скажите лучше, зачем вы пришли опять к ночи?
   — Ведь я ночная птица: днем за мной уж очень ухаживают. Меньше позора на дом бабушки. Славная старуха — выгнала Тычкова!
   Он опять вдруг сделался серьезен.
   — Я к вам за делом, — сказал он.
   — У вас дело? — заметил Райский, — это любопытно.
   — Да, больше, нежели у вас. Вот видите: я был нынче в полиции, то есть не сам конечно, с визитом, частный пристав пригласил и даже подвез на паре серых лошадей.
   — Это зачем: случилось что-нибудь?
   — Пустяки: я тут кое-кому книги раздавал…
   — Какие книги? Мои, что у Леонтья брали?
   — И их, и другие еще — вот тут написано какие.
   Он подал ему бумажку.
   — Кому же вы раздавали?
   — Всем, больше всего молодежи: из семинарии брали, из гимназии — учитель один…
   — Разве у них нечего читать?
   — Как нечего! Вон Козлов читает пятый год Саллюстия, Ксенофонта да Гомера с Горацием: один год с начала до конца, а другой от конца до начала — все прокисли было здесь… В гимназии плесень завелась.
   — Разве новых книг нет у них?
   — Есть: вон другой осел, словесник, угощает их то Карамзиным, то Пушкиным. Мозги-то у них у всех пресные…
   — Так вы посолить захотели — чем же, посмотрим!
   — Ох, как важно произнесли: «посмотрим!» Живой Нил Андреич!
   Райский пробежал бумажку и уставил на Марка глаза.
   — Ну что вы выпучили на меня глаза?
   — Вы им давали эти книги?
   — Да, а что?
   Райский продолжал с изумлением глядеть на Марка.
   — Эти книги молодым людям! — прошептал он.
   — Да вы, кажется, в Бога веруете? — спросил Марк.
   Райский всё глядел на него.
   — Не были ли вы сегодня у всенощной? — спросил опять холодно Марк.
   — А если был?
   — Ну так немудрено, что вы можете влюбиться и плакать… Зачем же вы выгнали Тычкова: он тоже — верующий!
   — Я не спрашиваю вас, веруете ли вы: если вы уж не уверовали в полкового командира в полку, в ректора в университете, а теперь отрицаете губернатора и полицию — такие очевидности, то где вам уверовать в Бога! — сказал Райский. — Обратимся к предмету вашего посещения: какое вы дело имеете до меня?
   — Вот видите: один мальчишка, стряпчего сын, не понял чего-то по-французски в одной книге и показал матери, та отцу, а отец к прокурору. Тот слыхал имя автора и поднял бунт — донес губернатору. Мальчишка было заперся, его выпороли: он под розгой и сказал, что книгу взял у меня. Ну, меня сегодня к допросу…
   — Что же вы?
   — Что я? — сказал он, с улыбкой глядя на Райского. — Меня спросили, чьи книги, откуда я взял…
   — Ну?
   — Ну, я сказал, что… у вас: что одни вы привезли с собой, а другие я нашел в вашей библиотеке — вон Вольтера…
   — Покорно благодарю: зачем же вы мне сделали эту честь?
   — Потому что с тех пор, как вы вытолкали Тычкова, я считаю вас не совсем пропащим человеком.
   — Вы бы прежде спросили, позволю ли я — и честно ли это?
   — Я — без позволения. А честно ли это, или нет — об этом после. Что такое честность, по-вашему? — спросил он, нахмурившись.
   — Об этом тоже — после, а только я не позволю этого.
   — Это ни честно, ни нечестно, а полезно для меня…
   — И вредно мне: славная логика!
   — Вот я до логики-то и добираюсь, — сказал Марк, — только боюсь: не две ли логики у нас?..
   — И не две ли честности? — прибавил Райский.
   — Вам ничего не сделают: вы в милости у его превосходительства, — продолжал Марк, — да и притом не высланы сюда на житье. А меня за это упекут куда-нибудь в третье место: в двух уж я был. Мне бы всё равно в другое время, а теперь… — задумчиво прибавил он, — мне бы хотелось остаться здесь… на неопределенное время…
   — Ну-с? — холодно сделал Райский. — Еще что?
   — Еще ничего. Я хотел только рассказать вам, что я сделал, и спросить, хотите взять на себя или нет?
   — А если не хочу? И не хочу!
   — Ну, нечего делать: скажу на Козлова. Он совсем заплесневел: пусть посидит на гауптвахте, а потом опять примется за греков…
   — Нет, уж не примется, когда лишат места и куска хлеба.
   — Пожалуй, что и так… не логично! Так уж лучше скажите вы на себя.
   — Во имя чего вы требуете от меня этой услуги? Что вы мне?
   — Во имя того же, во имя чего занял у вас деньги, то есть мне нужны они, а у вас есть. И тут тоже: вы возьмете на себя, вам ничего не сделают, а меня упекут — надеюсь, это логика!
   — А если на меня упадет неприятность?
   — Какая? Нил Андреич разбойником назовет, губернатор донесет и вас возьмут на замечание?.. Перестанемте холопствовать: пока будем бояться, до тех пор не вразумим губернаторов…
   — Однако сами боитесь сказать на себя!
   — Не боюсь, а теперь не хочу уехать отсюда.
   — Отчего?
   — Ну так, не хочу. После я пойду сам и скажу, что книги мои. Если потом вы какое-нибудь преступление сделаете, скажите на меня: я возьму на себя…
   — Как же это брать на себя: странной услуги требуете вы! — говорил Райский в раздумье.
   — А вы вот что: попробуйте. Если дело примет очень серьезный оборот, чего, сознайтесь сами, быть не может, тогда уж нечего делать — скажите на меня. Экая досада! — ворчал Марк. — Этот мальчишка всё испортил. А уж тут было принялись шевелиться…
   — Я сейчас к губернатору еду, — сказал Райский, — он присылал. Прощайте!
   — А! присылал!
   — Что же мне делать, что говорить?
   — Губернатор замнет историю, если вы назоветесь героем: он не любит ничего доводить до Петербурга. А со мной нельзя: я под надзором, и он обязан каждый месяц доносить туда, здоров ли я и каково поживаю. Ему всё хочется сбыть меня отсюда, чтобы мне дали разрешение уехать; я у него как бельмо на глазу! Он уж недавно донес, что я «обнаруживаю раскаяние»: если история с книгами пройдет мимо меня, он донесет, что я стал таким благонадежным и доблестным гражданином, какого ни Рим, ни Спарта не производили: меня и выпустят из-под надзора! Следовательно, взявши на себя историю, вы угодите и ему… А впрочем, делайте как хотите! — равнодушно заключил Марк. — Пойдемте, и мне пора!
   — Куда же вы — вот двери…
   — Нет, дойдемте до вашего сада, я там по горе сойду, мне надо туда… Я подожду на острове у рыбака, чем это кончится.
   У обрыва Марк исчез в кустах, а Райский поехал к губернатору и воротился от него часу во втором ночи. Хотя он поздно лег, но встал рано, чтобы передать Вере о случившемся. Окна ее были плотно закрыты занавесками.
   «Спит», — подумал он и пошел в сад.
   Он целый час ходил взад и вперед по дорожке, ожидая, когда отдернется лиловая занавеска. Но прошло полчаса, час, а занавеска не отдергивалась. Он ждал, не пройдет ли Марина по двору, но и Марины не видать.
   Вскоре у бабушки в спальне поднялась стора, зашипел в сенях самовар, голуби и воробьи начали слетаться к тому месту, где привыкли получать от Марфиньки корм. Захлопали двери, пошли по двору кучера, лакеи, а занавеска всё не шевелилась.
   Наконец Улита показалась в подвалах, бабы и девки поползли по двору, только Марины нет. Бледный и мрачный Савелий показался на пороге своей каморки и тупо смотрел на двор.
   — Савелий! — кликнул Райский.
   Савелий расстановистыми шагами подошел к нему.
   — Скажи Марине, чтоб она сейчас дала мне знать, когда встанет и оденется Вера Васильевна.
   — Марины нет! — несколько поживее обыкновенного сказал Савелий.
   — Как нет, где она?
   — Уехала еще на заре проводить барышню за Волгу, к попадье.
   — Какую барышню: Веру Васильевну?
   — Точно так.
   Он остолбенел и почти с ужасом глядел на Савелья.
   — На чем же они поехали, с кем? — спросил он, помолчав.
   — Прохор их завсегда возит в бричке, на буланой лошади.
   Райский молчал.
   — К вечеру вернутся, — прибавил Савелий.
   — Вернутся, ты думаешь, сегодня? — живо спросил Райский.
   — Точно так-с, Прохор с лошадью, и Марина тоже. Они проводят барышню, а сами в тот же день назад.
   Райский смотрел во все глаза на Савелья и не видал его. Долго еще стояли они друг против друга.
   — Еще ничего не прикажете? — медленно спросил Савелий.
   — А? что? да, — очнулся Райский, — ты… тоже ждешь Марину?
   — Сгинуть бы ей, проклятой! — мрачно сказал Савелий.
   — Зачем ты бьешь ее? Я давно хотел посоветовать, чтоб ты перестал, Савелий.
   — Я не бью теперь больше.
   — Давно ли?
   — Вот теперь, как смирно эту неделю живет, так и…
   Складки стали прилежно работать у него на лбу, помогая мысли.
   — Ступай, мне больше ничего не надо — только не бей, пожалуйста, Марину — дай ей полную свободу: и тебе, и ей лучше будет… — сказал Райский.
   Он пошел с поникшей головой домой, с тоской глядя на окна Веры, а Савелий потупился, не надевая шапку, дивясь последним словам Райского.
   «Тоже страсть! — думал Райский. — Бедный Савелий! бедный — и я!»