Глава 24. В постели

   «Как мог я так страстно и так долго любить Сережу? — рассуждал я лежа в постели. — Нет! он никогда не понимал, не умел ценить и не стоил моей любви... а Сонечка? что это за прелесть! „Хочешь?“, „тебе начинать“.
   Я вскочил на четвереньки, живо представляя себе ее личико, закрыл голову одеялом, подвернул его под себя со всех сторон и, когда нигде не осталось отверстий, улегся и, ощущая приятную теплоту, погрузился в сладкие мечты и воспоминания. Устремив неподвижные взоры в подкладку стеганого одеяла, я видел ее так же ясно, как час тому назад; я мысленно разговаривал с нею, и разговор этот, хотя не имел ровно никакого смысла, доставлял мне неописанное наслаждение, потому что ты, тебе, с тобой, твои встречались в нем беспрестанно.
   Мечты эти были так ясны, что я не мог заснуть от сладостного волнения и мне хотелось поделиться с кем-нибудь избытком своего счастия.
   — Милочка! — сказал я почти вслух, круто поворачиваясь на другой бок. — Володя! Ты спишь?
   — Нет, — отвечал он мне сонным голосом, — а что?
   — Я влюблен, Володя! решительно влюблен в Сонечку.
   — Ну так что ж? — отвечал он мне, потягиваясь.
   — Ах, Володя! ты не можешь себе представить, что со мной делается... вот я сейчас лежал, увернувшись под одеялом, и так ясно, так ясно видел ее, разговаривал с ней, что это просто удивительно. И еще знаешь ли что? когда я лежу и думаю о ней, Бог знает отчего делается грустно и ужасно хочется плакать. Володя пошевелился.
   — Только одного я бы желал, — продолжал я, — это — чтобы всегда с ней быть, всегда ее видеть, и больше ничего. А ты влюблен? признайся по правде, Володя.
   Странно, что мне хотелось, чтобы все были влюблены в Сонечку и чтобы все рассказывали это.
   — Тебе какое дело? — сказал Володя, поворачиваясь ко мне лицом, — может быть.
   — Ты не хочешь спать, ты притворялся! — закричал я, заметив по его блестящим глазам, что он нисколько не думал о сне, и откинул одеяло. — Давай лучше толковать о ней. Не правда ли, что прелесть?.. такая прелесть, что, скажи она мне: «Николаша! выпрыгни в окно или бросься в огонь», ну, вот, клянусь! — сказал я, — сейчас прыгну, и с радостью. Ах, какая прелесть! — прибавил я, живо воображая ее перед собою, и, чтобы вполне наслаждаться этим образом, порывисто перевернулся на другой бок и засунул голову под подушки. — Ужасно хочется плакать, Володя.
   — Вот дурак! — сказал он, улыбаясь, и потом, помолчав немного: — Я так совсем не так, как ты: я думаю, что если бы можно было, я сначала хотел бы сидеть с ней рядом и разговаривать...
   — А! так ты тоже влюблен? — перебил я его.
   — Потом, — продолжал Володя, нежно улыбаясь, — потом расцеловал бы ее пальчики, глазки, губки, носик, ножки — всю бы расцеловал...
   — Глупости! — закричал я из-под подушек.
   — Ты ничего не понимаешь, — презрительно сказал Володя.
   — Нет, я понимаю, а вот ты не понимаешь и говоришь глупости, — сказал я сквозь слезы.
   — Только плакать-то уж незачем. Настоящая девочка!