Андрей Белый. Петербург. Страница 196
Вспомнилось, как однажды в трактирчике сообщила особа ему (мысль об этой особе заставила его пережить неприятное что-то) – особа, то есть Николай Степаныч Липпанченко, – ну, так вот: сообщила, что будто бы Николай Аполлонович – фу!.. Не хочется вспоминать!.. И он быстро прибавил:
– «Так ведь я не о том, так ведь дело не в том».
– «Как не в том? Вся суть – в обещании: в обещании, истолкованном бесповоротно и подло».
– «Тише, тише, Николай Аполлонович, что тут по-вашему подлого? И где – подлость?»
– «Да, да, да: где? Партия вас просила до времени поберечь узелок… Вот и все…»
– «Это по-вашему все?»
– «Все…»
– «Если б дело касалось узелка, то я бы вас понял: но извините…» И махнул он рукой.
– «Нечего нам объясняться: разве не видите, что весь разговор наш топчется вокруг да около одного и того же: сказка про белого бычка, да и только…»
– «И я замечаю… И все-таки: вы тут заладили – затвердили о каком-то насилии, я вот припомнил: и до меня дошли слухи – тогда, летом…»
– «Ну?»
– «О насильственном поступке, который вы нам предложили: так вот это намерение исходило, как кажется, не от нас, а от вас!»
Александр Иванович вспомнил (особа все тогда ему рассказала в трактирчике, подливая ликеру): Николай Аполлонович Аблеухов чрез какое-то подставное лицо предложил им тогда собственноручно покончить с отцом; помнится, что особа тогда говорила с отвратным спокойствием, прибавляя, однако, что партии остается одно: предложение отклонить; необычность намеренья, неестественность в выборе жертвы и оттенок цинизма, граничащий с гнусностью, – все это отозвалось на чувствительном сердце Александра Ивановича приступом жесточайшего омерзения (Александр Иванович был тогда пьян; и так вся беседа с Липпанченко представлялась впоследствии лишь игрой захмелевшего мозга, а не трезвой действительностью): это все он и вспомнил теперь:
– «И признаться…»
– «Требовать от меня», – перебил Аблеухов, – «что я… чтобы я… собственноручно…»
– «Вот-вот…»
– «Это гадко!»
– «Да – гадко: и, так сказать, Николай Аполлонович, я тогда не поверил… Поверь я, вы упали тогда бы… во мнении партии…»
– «Так и вы считаете гадостью?»
– «Извините: считаю…»
– «Вот видите! Сами же вы называете это гадостью; и вы сами же, стало быть, приложили к гадости руку?»
Что-то такое взволновало вдруг Дудкина: дернулась нежнейшая шея:
– «Постойте…»
И, ухватившись дрожащей рукою за пуговицы итальянской накидки, так и впился он глазами в какую-то постороннюю точку:
– «Не заговаривайтесь: мы вот тут упрекаем друг друга, между тем мы оба согласны…», – с удивлением перевел он глаза на глаза Аблеухова, – «в наименовании поступка… Ведь подлость?»
Николай Аполлонович вздрогнул:
– «Ну, конечно же подлость!..»
Они помолчали…
– «Видите, оба согласны мы…»
Николай Аполлонович, достав из кармана платок, остановился, обтирая лицо.
– «Это меня удивляет…»
– «И меня…»
С недоумением они поглядели друг другу в глаза.