(Ай, ай, ай!)…
– «С кем имею честь», – начал было Николай Аполлонович, поджимая обиженно губы, но, приглядевшись к незнакомцу внимательней, вдруг откинулся, скинул шляпу и воскликнул с перекривленным лицом:
– «Нет… вы ли это?.. Да какими же способами?..»
Он хотел, вероятно, воскликнуть: «какими судьбами»…
Естественно: в случайном прохожем, имеющем вид попрошайки, Сергея Сергеича все же узнать было трудно, потому что, во-первых, Лихутин облекся в партикулярное платье, и оно сидело на нем, как на корове седло; во-вторых: Сергей Сергеич Лихутин был – ай, ай, ай! – выбрит: вот в чем была сила! Вместо вьющейся, белокурой бородки торчала какая-то прыщавая, несуразная пустота; и – куда девалися усики? Это-то от волос свободное место (меж губами и носом) превратило знакомую физиономию в незнакомую физиономию, – в просто какую-то неприятную пустоту.
Отсутствие собственной лихутинской бороды и собственных лихутинских усиков придало подпоручику потрясающий вид идиота:
– «Нет… Или глаза мои изменяют мне, но… мне, Сергей Сергеевич, кажется, что… вы…»
– «Совершенно верно: я в штатском…»
– «Я не то, Сергей Сергеич… Не это… Я не тем изумлен… Изумительно все же…»
– «Что изумительно?»
– «Вы как-то преобразились весь, Сергей Сергеич… Вы меня, пожалуйста, извините…»
– «Это все пустяки-с…»
– «О, конечно, конечно… Я так себе… Я хотел сказать, что вы выбрились…»
– «Э, да чтó там», – обиделся тут Лихутин, – «э, да что там „побрились“: отчего же и нет? Ну, побрился… Я не спал эту ночь… Отчего же мне не побриться?..»
В голосе подпоручика Николая Аполлоновича поразила просто какая-то злость, какая-то подавляющая такая чреватость, и столь не идущая к бритости.
– «Ну, и выбрился…»
– «Конечно, конечно…»
– «Ну, и пусть!» – не угомонялся Лихутин. – «Я службу бросаю…»
– «Как бросаете?.. Почему бросаете?..»
– «По причинам приватным, касающимся лично меня… Вас, Николай Аполлонович, эти мелочи не касаются… Не касаются вас приватные наши дела».
Подпоручик Лихутин тут стал придвигаться.
– «Впрочем, есть дела, которые…»
Николай Аполлонович, спиною толкая прохожих, стал явственно пятиться:
– «Есть дела, Сергей Сергеич?»
– «Дела, которые, сударь…»
Явственно зловещую ноту уловил Николай Аполлонович в хриплом голосе подпоручика; и ему показалось, что отчетливо тот собирается для чего-то такого изловить его руки.
– «Вы простудились?» – переменил он порывисто разговор и соскочил с тротуара; в пояснении своего замечания прикоснулся он к собственной шее, разумея шейную перевязку Лихутина, какую-нибудь такую горловую простуду – ну, жабу там, или – грипп.
Но Сергей Сергеевич покраснел, стремительно соскочил с тротуара, продолжая свое наступление для того, чтоб… чтоб… чтоб… Некоторые из прохожих остановились, смотрели:
– «Ни-ко-лай Аполло-нович!..»
– «?»
