Но еще где-то неожиданный упитанный голос громогласно воскликнул:
– «Здравствуйте!»
Это было у самой двери Лихутиных.
– «Кто тут такое?»
Сергей Сергеич Лихутин из совершеннейшей тьмы недовольно возвысил свой голос.
– «Кто тут такое?», – возвысил голос свой и Николай Аполлонович с огромнейшим облегчением; вместе с тем он почувствовал: ухватившаяся за него оторвалась, упала – рука; и – щелкнула облегчительно спичка.
Незнакомый, упитанный голос продолжал возглашать:
– «А я стою себе тут… Звонюсь, звонюсь – не отпирают. И, скажите пожалуйста: знакомые голоса».
Когда чиркнула спичка, то обозначились пухло-белые пальцы со связкою роскошнейших хризантем; а за ними, во мраке, обозначилась и статная фигура Вергефдена – почему это он был здесь в этот час.
– «Как? Сергей Сергеевич?»
– «Обрились?..»
– «Как!.. В штатском…»
И тут сделавши вид, что Аблеухов замечен впервые им (Аблеухова, скажем мы от себя, заметил он тотчас), он чиркнул спичкой и с высоко приподнятыми бровями на него стал Вергефден выглядывать из-за качавшихся в руке хризантем.
– «И Николай Аполлонович тут?.. Как ваше здоровье, Николай Аполлонович?.. После вчерашнего вечера я, признаться, подумал… Вам ведь было не по себе?.. С балу вы как-то шумно исчезли?.. Со вчерашнего вечера…»
Снова чиркнула спичка; из цветов уставились два насмешливых глаза: знал прекрасно Вергефден, что Николай Аполлонович не вхож в Лихутинский дом; видя его, столь явно влекомого к двери, по соображениям светских приличий Вергефден заторопился:
– «Я не мешаю вам?.. Дело в том, что я на минуточку… Мне и некогда… Мы по горло завалены… Аполлон Аполлонович, батюшка ваш, поджидает меня… По всем признакам ожидается забастовка… Дел – по горло…»
Ему не успели ответить, потому что дверь отворилась стремительно; перекрахмаленная полотняная бабочка показалась из двери, – бабочка, сидящая на чепце.
– «Маврушка, я не вóвремя?»
– «Пожалуйте, барыня дома-с…»
– «Нет, нет, Маврушка… Лучше уж вы передайте цветы эти барыне… Это долг», – улыбнулся он Сергею Сергеичу, пожимая плечами, как пожимает плечами и улыбается мужчина мужчине после дня, проведенного совместно в светском обществе дам…
– «Да, мой долг перед Софьей Петровной – за количество сказанных фифок …»
И опять улыбнулся: и – спохватился:
– «Ну так прощайте, дружище. Adieu, Николай Аполлонович: вид у вас переутомленный, нервозный…»
Дробью вниз упадали шаги; и оттуда, с нижней площадки, еще раз долетало:
– «И нельзя же все с книгами…»
Николай Аполлонович чуть было вниз не крикнул:
– «Я, Герман Германович, тоже… И мне пора восвояси… Не по дороге ли нам?»
Но шаги упали, и – бац: хлопнула дверь.
Тут Николай Аполлонович почувствовал вновь себя одиноким; и вновь – схваченным; да, – на этот раз окончательно; схваченным перед Маврушкой.
