– «Что это, Коленька, ты какой-то рассеянный: и не кушаешь крема?..»
– «Ах, да-да…»
………………………
После обеда похаживал он вдоль этого неосвещенного зала; зал светился чуть-чуть; и луной, и кружевом фонаря; здесь похаживал он по квадратикам паркетного пола: Аполлон Аполлонович; с ним – Николай Аполлонович; переступали: из тени – в кружево фонарного света; переступали: из светлого этого кружева – в тень. С необычной доверчивой мягкостью, наклонив низко голову, Аполлон Аполлонович говорил: не то – сыну, а не то – сам себе:
– «Знаете ли – знаешь ли: трудное положение – быть государственным человеком».
Повертывались.
– «Я им всем говорил: нет, способствовать ввозу американских сноповязалок, – не такая пустяшная вещь; в этом больше гуманности, чем в пространных речах… Государственное право нас учит…»
Шли обратно по квадратикам паркетного пола; переступали; из тени – в лунный блеск косяков.
– «Все-таки, гуманитарные начала нам нужны; гуманизм – великое дело, выстраданное такими умами, как Джордано Бруно, как…»
Долго еще здесь бродили они.
Аполлон Аполлонович говорил надтреснутым голосом; сына брал иногда двумя пальцами за сюртучную пуговицу: прямо к уху тянулся губами.
– «Они, Коленька, болтуны: гуманность, гуманность!.. В сноповязалках гуманности больше: сноповязалки нам нужны!..»
Тут свободной рукой охватил он талию сына, увлекая к окну, – в уголок; бормотал и качал головой; с ним они не считались, не нужен он:
– «Знаешь ли – обошли!»
Николай Аполлонович не посмел себе верить; да, как все случилось естественно – без объясненья, без бури, без исповедей: этот шепот в углу, эта отцовская ласка.
Почему ж эти годы он… —?
– «Так-то, Коленька, мой дружок: будем с тобой откровеннее…»
– «Что такое? Не слышу…»
Мимо окон пронзительно пролетел сумасшедший свисток пароходика; ярко пламенный, кормовой фонарик, как-то наискось, уносился в туман; ширились рубинные кольца. Так с доверчивой мягкостью, наклонив низко голову, Аполлон Аполлонович говорил: не то – сыну, – а не то – сам себе. Переступали: из тени – в кружево фонарного света; переступали: из светлого этого кружева – в тень.
………………………
Аполлон Аполлонович – маленький, лысый и старый, – освещаемый вспышками догорающих угольев, на перламутровом столике стал раскладывать пасианс; два с половиною года не раскладывал он пасиансов; так Анне Петровне запечатлелся он в памяти; было же это, тому назад – два с половиною года: перед роковым разговором; лысенькая фигурка сидела за этим же столиком и за этим же пасиансом.
– «Десятка…»
– «Нет, голубчик, заложена… А весною – вот что: не поехать ли нам, Анна Петровна, в Пролетное» (Пролетное было родовым имением Аблеуховых: Аполлон Аполлонович не был в Пролетном лет двадцать).
