Будь добр и расскажи хоть что-нибудь. Мне помнится, что возле этой башни Случилось что-то: ты мне намекал.
Мануэль
Был, видишь ли, точь-в-точь такой же вечер, Как и теперь; на Эйгере краснела Точь-в-точь такая ж тучка; ветер дул Порывистый, и снежные вершины Уж заливала трепетным сияньем Всходившая луна; граф Манфред, Как и теперь, был в башне; что он делал, Бог весть, — но только с ним была Та, что делила все его скитанья И бдения полночные: Астарта, Единственное в мире существо, Которое любил он, что, конечно, Родством их объяснялось… Кто идет?
Аббат
Где граф?
Герман
Вот в этой башне.
Аббат
Постучись Мне нужно с ним поговорить.
Герман
Не смею Я нарушать его уединенье.
Аббат
Но мне его необходимо видеть, Я на себя возьму твою вину.
Герман
Ведь ты его недавно видел.
Аббат
Герман! Ступай без рассуждений.
Герман
Я не смею.
Аббат
Так я войду без всякого доклада.
Мануэль
Святой отец, постойте! Я прошу вас.
Аббат
Но почему?
Мануэль
Пожалуйте сюда, Благоволите выслушать.
Сцена четвертая
Внутренность башни. Манфред (один)
Сверкают звезды, — снежные вершины Сияют в лунном свете. — Дивный вид! Люблю я ночь, — мне образ ночи ближе, Чем образ человека; в созерцанье Ее спокойной, грустной красоты Я постигаю речь иного мира. Мне помнится, — когда я молод был И странствовал, — в такую ночь однажды Я был среди развалин Колизея, Среди останков царственного Рима. Деревья вдоль разрушенных аркад, На синеве полуночной темнея, Чуть колыхались по ветру, и звезды Сияли сквозь руины; из-за Тибра Был слышен лай собак, а из дворца Протяжный стон совы и, замирая, Невнятно доносились с теплым ветром Далекие напевы часовых. В проломах стен, разрушенных веками, Стояли кипарисы — и казалось, Что их кайма была на горизонте, А между тем лишь на полет стрелы Я был от них. — Где Цезарь жил когда-то И где теперь живут ночные птицы, Уже не лавр, а дикий плющ растет И лес встает, корнями укрепляясь В священном прахе царских очагов, Среди твердынь, сровнявшихся с землею. Кровавый цирк стоит еще доныне, Еще хранит в руинах величавых Былую мощь, но Цезаря покои И Августа чертоги уж давно Поверглись в прах и стали грудой камня. И ты, луна, на них свой свет лила, Лишь ты одна смягчала нежным светом Седую древность, дикость запустенья, Скрывая всюду тяжкий след времен! Ты красоты былой не изменяла, Но осеняла новой красотой Все, в чем она погибла, и руины Казалися священными, и сердце Немым благоговеньем наполнялось Перед немым величьем древней славы, Пред тем державным прахом, что доныне Внушает нам невольный трепет. — Странно, Что вспомнилась мне эта ночь сегодня; Уже не раз я замечал, как дико Мятутся наши мысли в те часы, Когда сосредоточиться должны мы.
Входит аббат. Аббат
Я вновь к тебе непрошеным являюсь, Но пусть мое смиренное стремленье
