Исчадье тьмы, ты лжешь! Мой час настал, — я это знал и знаю, Но не хочу ни на одно мгновенье Продлить его: тебе с толпою присных Противлюсь я, а не веленьям смерти. Я власть имел, но я обязан ею Был не тебе: своей могучей воле, Своим трудам, своим ночам бессонным И знаниям тех дней, когда Земля Людей и духов в братстве созерцала И равными считала их. Бессильны Вы предо мной, — я презираю вас, Вы жалки мне!
Дух
Ты не избегнешь кары: Твои грехи…
Манфред
Не ты судья грехам! Карает ли преступника преступник? Убийцу тать? Сгинь, адский дух! Я знаю, Что никогда ты мной не овладеешь, Я чувствую бессилие твое. Что сделал я, то сделал; ты не можешь Усилить мук, в моей груди сокрытых: Бессмертный дух сам суд себе творит За добрые и злые помышленья. Меня не искушал ты и не мог Ни искушать, ни обольщать, — я жертвой Твоей доныне не был — и не буду. Сгубив себя, я сам и покараю Себя за грех. Исчадья тьмы, рассейтесь! Я покоряюсь смерти, а не вам!
Духи исчезают. Аббат
Увы, ты страшен — губы посинели Лицо покрыла мертвенная бледность В гортани хрип. — Хоть мысленно покайся: Молись — не умирай без покаянья!
Манфред
Все кончено — глаза застлал туман Земля плывет — колышется. Дай руку Прости навек.
Аббат
Как холодна рука! О, вымолви хоть слово покаянья!
Манфред
Старик! Поверь, смерть вовсе не страшна!
(Умирает.) Аббат
Он отошел — куда? — страшусь подумать Но от земли он отошел навеки.
Альфред Теннисон Годива
Я в Ковентри ждал поезда, толкаясь В толпе народа по мосту, смотрел На три высоких башни — и в поэму Облек одну из древних местных былей.
Не мы одни — плод новых дней, последний Посев Времен, в своем нетерпеливом Стремленье вдаль злословящий Былое, — Не мы одни, с чьих праздных уст не сходит Добро и Зло, сказать имеем право, Что мы народу преданы: Годива, Супруга графа Ковентри, что правил Назад тому почти тысячелетье, Любила свой народ и претерпела Не меньше нас. Когда налогом тяжким Граф обложил свой город и пред замком С детьми столпились матери, и громко Звучали вопли: "Подать нам грозит Голодной смертью!" — в графские покои, Где граф, с своей аршинной бородой И полсаженной гривою, по залу Шагал среди собак, вошла Годива И, рассказав о воплях, повторила Мольбу народа: "Подати грозят Голодной смертью!" Граф от изумленья Раскрыл глаза. "Но вы за эту сволочь Мизинца не уколете!" — сказал он. "Я умереть согласна!" — возразила Ему Годива. Граф захохотал, Петром и Павлом громко побожился, Потом по бриллиантовой сережке Годиву щелкнул: " Россказни!" — "Но чем же Мне доказать?" — ответила Годива. И жесткое, как длань Исава, сердце Не дрогнуло. "Ступайте, — молвил граф, — По городу нагая — и налоги Я отменю", — насмешливо кивнул ей И зашагал среди собак из залы.
Такой ответ сразил Годиву. Мысли, Как вихри, закружились в ней и долго Вели борьбу, пока не победило Их Состраданье. В Ковентри герольда Тогда она отправила, чтоб город
