Ему приходилось читать о подобных вещах, но действительность превзошла все, что рисовало его воображение. По натуре он не был трусом. То, что он уже испытал, породило в нем твердое намерение выдержать до конца.
Он совсем перестал думать о Нью-Йорке и о своей квартире. На этом пробеге по Бруклину, казалось, сосредоточились все его мысли.
Вагон катился теперь по торговой части Бруклина, не встречая препятствий. Публика смотрела на разбитые стекла и на вагоновожатого не в форменной одежде. Время от времени вдогонку неслось «скэб» и тому подобное, но никто не делал попытки остановить вагон. Когда они прибыли к конечному пункту, один из полисменов вызвал по телефону свой участок и донес о случившемся.
— Там и сейчас еще засада, — услышал Герствуд. — Вы бы послали кого-нибудь очистить это место!
Обратный путь вагон прошел более спокойно. Правда, вслед неслись камни и брань, но прямых нападений больше не было. Герствуд облегченно вздохнул, завидев вдали трамвайный парк.
— Ну, — сказал он про себя, — на первый раз все сошло благополучно.
Вагон был введен в депо, и Герствуду дали передохнуть, но вскоре вызвали снова. На этот раз его сопровождала другая пара полисменов. Герствуд, теперь несколько более уверенный в себе, полным ходом гнал вагон по невзрачным улицам, не испытывая уже прежнего страха. Погода была скверная, все время сыпал снежок, и прямо в лицо бил порывистый ледяной ветер.
От быстрого движения вагона стужа чувствовалась еще сильнее. Одежда Герствуда вовсе не подходила для такой работы. Он дрожал от холода, топал ногами, потирал руки, но молчал. Новизна и опасность положения несколько умерили отвращение и горечь от того, что он вынужден делать такую работу, но не настолько, чтобы прогнать уныние и тоску.
«Собачья жизнь! — размышлял он. — Докатиться до такого — как это тяжело!»
Только одно поддерживало в нем решимость — память об оскорблении, которое нанесла ему Керри. Не так уж он низко пал, чтобы сносить обиды! Он еще кое на что способен и может временно выдержать даже такую работу. Потом дела поправятся. Он скопит немного денег.
Какой-то мальчишка запустил в него комом мерзлой земли, угодившим ему в плечо и причинившим довольно острую боль. Это особенно обозлило Герствуда.
— Щенок негодный! — пробормотал он.
— Он вас не поранил? — осведомился полисмен.
— Нет, пустяк!
На углу одной из улиц, где вагон на повороте замедлил ход, забастовщик-вагоновожатый крикнул Герствуду с тротуара:
— Будь мужчиной, друг, и сойди с вагона! Помни, что мы боремся только за кусок хлеба, — это все, чего мы хотим. У каждого из нас есть семья, которую нужно кормить.
Человек говорил самым мирным тоном и, по-видимому, не имел никаких враждебных намерений.
Герствуд притворился, будто не слышит его. Глядя прямо перед собой, он снова дал полный ход. Однако в голосе забастовщика звучали нотки, которые задели его за живое.
