Как-то раз, когда она легла спать, а сын и хохол еще читали, она подслушала сквозь тонкую переборку их тихий разговор.
- Нравится мне Наташа, знаешь? - вдруг тихо воскликнул хохол.
- Знаю! - не сразу ответил Павел.
Было слышно, как хохол медленно встал и начал ходить. По полу шаркали его босые ноги. И раздался тихий, заунывный свист. Потом снова загудел его голос:
- А замечает она это? Павел молчал.
- Как ты думаешь? - понизив голос, спросил хохол.
- Замечает! - ответил Павел. - Поэтому и отказалась заниматься у нас…
Хохол тяжело возил ноги по полу, и снова в комнате дрожал его тихий свист. Потом он спросил:
- А если я скажу ей…
- Что?
- Что вот я… - тихо начал хохол.
- Зачем? - прервал его Павел.
Мать услышала, что хохол остановился, и почувствовала, что он усмехается.
- Да я, видишь, полагаю, что если любишь девушку, то надо же ей сказать об этом, иначе не будет никакого толка! Павел громко захлопнул книгу. Был слышен его вопрос:
- А какого толка ты ждешь? Оба долго молчали.
- Ну? - спросил хохол.
- Надо, Андрей, ясно представлять себе, чего хочешь, - заговорил Павел медленно.- Положим, и она тебя любит, - я этого не думаю, - но, положим, так! И вы - поженитесь. Интересный брак - интеллигентка и рабочий! Родятся дети, работать тебе надо будет одному… и - много. Жизнь ваша станет жизнью из-за куска хлеба, для детей, для квартиры; для дела - вас больше нет. Обоих нет!
Стало тихо. Потом Павел заговорил как будто мягче:
- Ты лучше брось все это, Андрей. И не смущай ее…
Тихо. Отчетливо стучит маятник часов, мерно отсекая секунды.
Хохол сказал:
- Половина сердца - любит, половина ненавидит, разве ж это сердце, а?
Зашелестели страницы книги - должно быть, Павел снова начал читать. Мать лежала, закрыв глаза, и боялась пошевелиться. Ей было до слез жаль хохла, но еще более - сына. Она думала о нем:
«Милый ты мой…»
Вдруг хохол спросил:
- Так - молчать?
- Это - честнее, - тихо сказал Павел.
По этой дороге и пойдем! - сказал хохол. И через несколько секунд продолжал грустно и тихо:
Трудно тебе будет, Паша, когда ты сам вот так…
Мне уже трудно…
О стены дома шаркал ветер. Четко считал уходящее время маятник часов.
- Над этим - не посмеешься! - медленно проговорил хохол. Мать ткнулась лицом в подушку и беззвучно заплакала. Наутро Андрей показался матери ниже ростом и еще милее. А сын, как всегда, худ, прям и молчалив. Раньше мать называла хохла Андрей Онисимович, а сегодня, не замечая, сказала ему:
- Вам, Андрюша, сапоги-то починить надо бы, - так вы ноги простудите!
- А я в получку новые куплю! - ответил он. засмеялся и вдруг, положив ей на плечо свою длинную руку, спросил: - А может, вы и есть родная моя мать? Только вам не хочется в том признаться людям, как я очень некрасивый, а?
Она молча похлопала его по руке. Ей хотелось сказать ему много ласковых слов, но сердце ее было стиснуто жалостью, и слова не шли с языка.
9
В слободке говорили о социалистах, которые разбрасывают написанные синими чернилами листки. В этих листках зло писали о порядках на фабрике, о стачках рабочих в Петербурге и в южной России, рабочие призывались к объединению и борьбе за свои интересы.
Пожилые люди, имевшие на фабрике хороший заработок, ругались:
- Смутьяны! За такие дела надо морду бить! И носили листки в контору. Молодежь читала прокламации с увлечением:
- Правда!
Большинство, забитое работой и ко всему равнодушное, лениво отзывалось:
- Ничего не будет, - разве можно? Но листки волновали людей, и, если их не было неделю, люди уже говорили друг другу:
- Бросили, видно, печатать…
А в понедельник листки снова появлялись, и снова рабочие глухо шумели.
