Офицер быстро хватал книги тонкими пальцами белой руки, перелистывал их, встряхивал и ловким движением кисти отбрасывал в сторону. Порою книга мягко шлепалась на пол. Все молчали, было слышно тяжелое сопение вспотевших жандармов, звякали шпоры, иногда раздавался негромкий вопрос:
- Здесь смотрел?
Мать встала рядом с Павлом у стены, сложила руки па груди, как это сделал он, и тоже смотрела на офицера. У нее вздрагивало под коленями и глаза застилал сухой туман.
Вдруг среди молчания раздался режущий ухо голос Николая:
- А зачем это нужно - бросать книги на пол? Мать вздрогнула. Тверяков качнул головой, точно его толкнули в затылок, а Рыбин крякнул и внимательно посмотрел на Николая.
Офицер прищурил глаза и воткнул их на секунду в рябое неподвижное лицо. Пальцы его еще быстрее стали перебрасывать страницы книг. Порою он так широко открывал свои большие серые глаза, как будто ему было невыносимо больно и он готов крикнуть громким криком бессильной злобы на эту боль.
- Солдат! - снова сказал Весовщиков. - Подними книги… Все жандармы обернулись к нему, потом посмотрели на офицера. Он снова поднял голову и, окинув широкую фигуру Николая испытующим взглядом, протянул в нос:
- Н-но… поднимите…
Один жандарм нагнулся и, искоса глядя на Весовщикова, стал подбирать с пола растрепанные книги…
- Молчать бы Николаю-то! - тихо шепнула мать Павлу. Он пожал плечами. Хохол опустил голову.
- Кто это читает Библию?
- Я! - сказал Павел.
- А чьи все эти книги?
- Мои! - ответил Павел.
- Так! - сказал офицер, откидываясь на спинку стула. Хрустнул пальцами тонких рук, вытянул под столом ноги, поправил усы и спросил Николая:
- Это ты - Андрей Находка?
- Я! - ответил Николай, подвигаясь вперед. Хохол вытянул руку, взял его за плечо и отодвинул назад.
- Он ошибся! Я - Андрей!..
Офицер, подняв руку и грозя Весовщикову маленьким пальцем, сказал:
- Смотри ты у меня! Он начал рыться в своих бумагах.
С улицы в окно бездушными глазами смотрела светлая, лунная ночь. Кто-то медленно ходил за окном, скрипел снег.
- Ты, Находка, привлекался уже к дознанию по политическим преступлениям? - спросил офицер.
- В Ростове привлекался и в Саратове… Только там жандармы говорили мне - «вы»…
Офицер мигнул правым глазом, потер его и, оскалив мелкие зубы, заговорил:
- А не известно ли вам, Находка, именно вам, - кто те мерзавцы, которые разбрасывают на фабрике преступные воззвания, а?
Хохол покачнулся на ногах и, широко улыбаясь, хотел что-то сказать, но - вновь прозвучал раздражающий голос Николая:
- Мы мерзавцев первый раз видим… Наступило молчание, все остановились на секунду. Шрам на лице матери побелел, и правая бровь всползла кверху. У Рыбина странно задрожала его черная борода; опустив глаза, он стал медленно расчесывать ее пальцами.
- Выведите вон этого скота! - сказал офицер. Двое жандармов взяли Николая под руки, грубо повели его в кухню. Там он остановился, крепко упираясь ногами в пол, и крикнул:
- Стойте… я оденусь!
Со двора явился пристав и сказал:
- Ничего нет, все осмотрели!
- Ну, разумеется! - воскликнул офицер усмехаясь. - Здесь - опытный человек…
Мать слушала его слабый, вздрагивающий и ломкий голос и, со страхом глядя в желтое лицо, чувствовала в этом человеке врага без жалости, с сердцем, полным барского презрения к людям. Она мало видела таких людей и почти забыла, что они есть.
«Вот кого потревожили!» - думала она.
- Вас, господин Андрей Онисимов Находка, незаконнорожденный, я арестую!
- За что? - спокойно спросил хохол.
- Это я вам после скажу! - со злой вежливостью ответил офицер. II, обратясь к Власовой, спросил: - Ты грамотна?
- Нет! - ответил Павел,
- Я не тебя спрашиваю! - строго сказал офицер и снова спросил: - Старуха, - отвечай!
Мать, невольно отдаваясь чувству ненависти к этому человеку, вдруг, точно прыгнув в холодную воду, охваченная дрожью, выпрямилась, шрам ее побагровел, и бровь низко опустилась.
- Вы не кричите! - заговорила она, протянув к нему руку. - Вы еще молодой человек, вы горя не знаете…
