Павел заговорил горячо и резко о начальстве, о фабрике, о том, как за границей рабочие отстаивают свои права. Рыбин порой ударял пальцем по столу, как бы ставя точку. Не однажды он восклицал:
- Так!
И раз, засмеявшись, тихо сказал:
- Э-эх, молод ты! Мало знаешь людей!
Тогда Павел, остановясь против него, серьезно заметил:
- Не будем говорить о старости и о молодости! Посмотрим лучше, чьи мысли вернее.
- Значит, по-твоему, и богом обманули нас? Так. Я тоже думаю, что религия наша - фальшивая.
Тут вмешалась мать. Когда сын говорил о боге и обо всем, что она связывала с своей верой в него, что было дорого и свято для нее, она всегда искала встретить его глаза; ей хотелось молча попросить сына, чтобы он не царапал ей сердце острыми и резкими словами неверия. Но за неверием его ей чувствовалась вера, и это успокаивало ее.
«Где мне понять мысли его?» - думала она.
Ей казалось, что Рыбину, пожилому человеку, тоже неприятно и обидно слушать речи Павла. Но, когда Рыбин спокойно поставил Павлу свой вопрос, она не стерпела и кратко, но настойчиво сказала:
- Насчет господа - вы бы поосторожнее! Вы - как хотите! - Переведя дыхание, она с силой, еще большей, продолжала: - А мне, старухе, опереться будет не на что в тоске моей, если вы господа бога у меня отнимете!
Глаза ее налились слезами. Она мыла посуду, и пальцы у нее дрожали.
- Вы нас не поняли, мамаша! - тихо и ласково сказал Павел.
- Ты прости, мать! - медленно и густо прибавил Рыбин и, усмехаясь, посмотрел на Павла. - Забыл я, что стара ты для того, чтобы тебе бородавки срезывать…
- Я говорил, - продолжал Павел, - не о том добром и милостивом боге, в которого вы веруете, а о том, которым попы грозят нам, как палкой, - о боге, именем которого хотят заставить всех людей подчиниться злой воле немногих…
- Вот так, да! - воскликнул Рыбин, стукнув пальцами по столу. - Они и бога подменили нам, они все, что у них в руках, против нас направляют! Ты помни, мать, бог создал человека по образу и подобию своему, - значит, он подобен человеку, если человек ему подобен! А мы - не богу подобны, но диким зверям. В церкви нам пугало показывают… Переменить бога надо, мать, очистить его! В ложь и в клевету одели его, исказили лицо ему, чтобы души нам убить!..
Он говорил тихо, но каждое слово его речи падало на голову матери тяжелым, оглушающим ударом. И его лицо, в черной раме бороды, большое, траурное, пугало ее. Темный блеск глаз был невыносим, он будил ноющий страх в сердце.
- Нет, я лучше уйду! - сказала она, отрицательно качая головой. - Слушать это - нет моих сил!
И быстро ушла в кухню, сопровождаемая словами Рыбина:
- Вот, Павел! Не в голове, а в сердце - начало! Это есть такое место в душе человеческой, на котором ничего другого не вырастет…
- Только разум освободит человека! - твердо сказал Павел.
- Разум силы не дает! - возражал Рыбин громко и настойчиво. - Сердце дает силу, - а не голова, вот!
Мать разделась и легла в постель, не молясь. Ей было холодно, неприятно. И Рыбин, который показался ей сначала таким солидным, умным, теперь возбуждал у нее чувство вражды.
«Еретик! Смутьян! - думала она, слушая его голос. - Тоже, - пришел, - понадобилось!»
А он говорил уверенно и спокойно:
- Свято место не должно быть пусто. Там, где бог живет, - место наболевшее. Ежели выпадает он из души, - рана будет в ней - вот! Надо, Павел, веру новую придумать… надо сотворить бога - друга людям!
- Вот - был Христос! - воскликнул Павел.
- Христос был не тверд духом. Пронеси, говорит, мимо меня чашу. Кесаря признавал. Бог не может признавать власти человеческой над людьми, он - вся власть! Он душу свою не делит: это - божеское, это - человеческое… А он - торговлю признавал, брак признавал. И смоковницу проклял неправильно, - разве по своей воле не родила она? Душа тоже не по своей воле добром неплодна, - сам ли я посеял злобу в ней? Вот!
