Там, где стояли Сизов и Махотин, появился Павел и прозвучал его крик:
- Товарищи!
Мать видела, что лицо у него побледнело и губы дрожат; она невольно двинулась вперед, расталкивая толпу. Ей говорили раздраженно:
- Куда лезешь?
Толкали ее. Но это не останавливало мать; раздвигая людей плечами и локтями, она медленно протискивалась все ближе к сыну, повинуясь желанию встать рядом с ним.
А Павел, выбросив из груди слово, в которое он привык вкладывать глубокий и важный смысл, почувствовал, что горло ему сжала спазма боевой радости; охватило желание бросить людям свое сердце, зажженное огнем мечты о правде.
- Товарищи! - повторил он, черпая в этом слове восторг и силу.- Мы - те люди, которые строят церкви и фабрики, куют цепи и деньги, мы - та живая сила, которая кормит и забавляет всех от пеленок до гроба…
- Вот! - крикнул Рыбин.
- Мы всегда и везде - первые в работе и на последнем месте в жизни. Кто заботится о нас? Кто хочет нам добра? Кто считает нас людьми? Никто!
- Никто! - отозвался, точно эхо, чей-то голос. Павел, овладевая собой, стал говорить проще, спокойнее, толпа медленно подвигалась к нему, складываясь в темное, тысячеглавое тело. Она смотрела в его лицо сотнями внимательных глаз, всасывала его слова.
- Мы не добьемся лучшей доли, покуда не почувствуем себя товарищами, семьей друзей, крепко связанных одним желанием - желанием бороться за наши права.
- Говори о деле! - грубо, закричали где-то рядом с матерью.
- Не мешай! - негромко раздались два возгласа в разных местах.
Закопченные лица хмурились недоверчиво, угрюмо; десятки глаз смотрели в лицо Павла серьезно, вдумчиво.
- Социалист, а - не дурак! - заметил кто-то.
- Ух! Смело говорит! - толкнув мать в плечо, сказал высокий кривой рабочий.
- Пора, товарищи, понять, что никто, кроме нас самих, не поможет нам! Один за всех, все за одного - вот наш закон, если мы хотим одолеть врага!
- Дело говорит, ребята! - крикнул Махотин.
И, широко взмахнув рукой, он потряс в воздухе кулаком.
- Надо вызвать директора! - продолжал Павел. По толпе точно вихрем ударило. Она закачалась, и десятки голосов сразу крикнули:
- Директора сюда!
- Депутатов послать за ним!
Мать протолкалась вперед и смотрела на сына снизу вверх, полна гордости: Павел стоял среди старых, уважаемых рабочих, все его слушали и соглашались с ним. Ей нравилось, что он не злится, не ругается, как другие.
Точно град на железо, сыпались отрывистые восклицания, ругательства, злые слова. Павел смотрел на людей сверху и искал среди них чего-то широко открытыми глазами.
- Депутатов!
- Сизова!
- Власова!
- Рыбина! У пего зубы страшные!
Вдруг в толпе раздались негромкие восклицания:
- Сам идет!..
- Директор!..
Толпа расступилась, давая дорогу высокому человеку с острой бородкой и длинным лицом.
- Позвольте! - говорил он, отстраняя рабочих с своей дороги коротким жестом руки, но не дотрагиваясь до них. Глаза у него были прищурены, и взглядом опытного владыки людей он испытующе щупал лица рабочих. Перед ним снимали шапки, кланялись ему, - он шел, не отвечая на поклоны, и сеял в толпе тишину, смущение, конфузливые улыбки и негромкие восклицания, в которых уже слышалось раскаяние детей, сознающих, что они нашалили.
Вот он прошел мимо матери, скользнув по ее лицу строгими глазами, остановился перед грудой железа. Кто-то сверху протянул ему руку - он не взял ее, свободно, сильным движением тела влез наверх, встал впереди Павла и Сизова и спросил:
Это - что за сборище? Почему бросили работу? Несколько секунд было тихо. Головы людей покачивались, точно колосья. Сизов, махнув в воздухе картузом, повел плечами и опустил голову.
