Максим Горький. Мать. Страница 038

   Вечером хохол ушел, она зажгла лампу и села к столу вязать чулок. Но скоро встала, нерешительно прошлась по комнате, вышла в кухню, заперла дверь на крюк и, усиленно двигая бровями, воротилась в комнату. Опустила занавески на окнах и, взяв книгу с полки, снова села к столу, оглянулась, наклонилась над книгой, губы ее зашевелились. Когда с улицы доносился шум, она, вздрогнув, закрывала книгу ладонью, чутко прислушиваясь… И снова, то закрывая глаза, то открывая их, шептала:
   - Живете, иже - жи, земля, наш…
   Постучались в дверь, мать вскочила, сунула книгу на полку и спросила тревожно:
   - Кто там?
   - Я…
   Вошел Рыбин, солидно погладил бороду и заметил:
   - Раньше пускала без спросу людей. Одна? Так. А я думал - хохол дома. Сегодня я его видел… Тюрьма человека не портит.
   Сел и сказал матери:
   - Давай-ка поговорим…
   Он смотрел значительно, таинственно, внушая матери смутное беспокойство.
   - Все стоит денег! - начал он своим тяжелым голосом, - Даром не родишься, не умрешь, - вот. И книжки и листочки - стоят денег. Ты знаешь, откуда деньги на книжки идут?
   - Не знаю, - тихо сказала мать, чувствуя что-то опасное.
   - Так. Я тоже не знаю. Второе - книжки кто составляет?
   - Ученые…
   - Господа! - молвил Рыбин, и бородатое лицо напряглось, покраснело. - Значит - господа книжки составляют, они раздают. А в книжках этих пишется - против господ. Теперь, - скажи ты мне, - какая им польза тратить деньги для того, чтобы народ против себя поднять, а?
   Мать, мигнув глазами, пугливо вскрикнула:
   - Что ты думаешь?..
   - Ага! - сказал Рыбин и заворочался на стуле медведем. - Вот. Я тоже, как дошел до этой мысли, - холодно стало.
   - Узнал что-нибудь?
   - Обман! - ответил Рыбин. - Чувствую - обман. Ничего не знаю, а - есть обман. Вот. Господа мудрят чего-то. А мне нужно правду. И я правду понял. А с господами не пойду. Они, когда понадобится, толкнут меня вперед, - да по моим костям, как по мосту, дальше зашагают…
   Он точно связывал сердце матери угрюмыми словами.
   - Господи! - с тоской воскликнула мать. - Неужто Паша не понимает? И все, которые…
   Перед нею замелькали серьезные, честные лица Егора, Николая Ивановича, Сашеньки, сердце у нее встрепенулось.
   - Нет, нет! - заговорила она, отрицательно качая головой, - Не могу поверить. Они - за совесть.
   - Про кого говоришь? - задумчиво спросил Рыбин.
   - Про всех… про всех до единого, кого видела!
   - Не туда глядишь, мать, гляди дальше! - сказал Рыбин, опустив голову.
   - Те, которые близко подошли к нам, они, может, сами ничего не знают. Они верят - так надо! А может - за ними другие есть, которым - лишь бы выгода была? Человек против себя зря не пойдет…
   И, с тяжелым убеждением крестьянина, он прибавил:
   - Никогда ничего хорошего от господ не будет!
   - Что ты надумал? - спросила мать, снова охваченная сомнением.
   - Я? - Рыбин взглянул на нее, помолчал и повторил: - От господ надо дальше. Вот.
   Потом снова помолчал, угрюмый.
   - Хотел я к парням пристегнуться, чтобы вместе с ними. Я в это дело - гожусь, - знаю, что надо сказать людям. Вот. Ну, а теперь я уйду. Не могу я верить, должен уйти.
   Он опустил голову, подумал.
   - Пойду один по селам, по деревням. Буду бунтовать народ. Надо, чтобы сам народ взялся. Если он поймет - он пути себе откроет. Вот я и буду стараться, чтобы понял - нет у него надежды, кроме себя самого, нету разума, кроме своего. Так-то!