Его лошади слепо наезжают на встречные телеги, на людей, около него вьются, как шмели, сердитые ругательства, режут воздух злые окрики. Он, не поднимая головы, не отвечая им, свистит резким, оглушающим свистом и глухо бормочет лошадям:
- Ну, бери!
Каждый раз, когда у Андрея собирались товарищи на чтение нового номера заграничной газеты или брошюры, приходил и Николай, садился в угол и молча слушал час, два. Кончив чтение, молодежь долго спорила, но Весовщиков не принимал участия в спорах. Он оставался дольше всех и один на один с Андреем ставил ему угрюмый вопрос:
- А кто всех виноватее?
- Виноват, видишь ли, тот, кто первый сказал - это мое! Человек этот номер несколько тысяч лет тому назад, и на него, сердиться не стоит! - шутя говорил хохол, но глаза его смотрели' беспокойно. :
- А - богатые? А те, которые за них стоят?
Хохол хватался за голову, дергал усы и долго говорил простыми словами о жизни и людях. Но у него всегда выходило так, как будто виноваты все люди вообще, и это не удовлетворяло Николая. Плотно сжав толстые губы, он отрицательно качал головой и, недоверчиво заявляя, что это не так, уходил недовольный и мрачный.
Однажды он сказал:
- Нет, виноватые должны быть, - они тут! Я тебе скажу - нам надо всю жизнь перепахать, как сорное поле, - без пощады!
- Вот так однажды Исай-табелыцик про вас говорил! - вспомнила мать.
- Исай? - спросил Весовщиков, помолчав.
- Да. Злой человек! Подсматривает за всеми, выспрашивает, по нашей улице стал ходить, в окна к нам заглядывать…
- Заглядывает? - повторил Николай.
Мать уже лежала в постели и не видела его лица, но она поняла, что сказала что-то лишнее, потому что хохол торопливо и примирительно заговорил:
- А пускай его ходит и заглядывает! Есть у него свободное время - он и гуляет…
- Нет, погоди! - глухо сказал Николай. - Вот он, виноватый!
- В чем? - быстро спросил хохол. - Что он глуп?
Весовщиков, не ответив, ушел.
Хохол медленно и устало шагал по комнате, тихо шаркая тонкими, паучьими ногами. Сапоги он снял, - всегда делая это, чтобы не стучать и не беспокоить Власову. Но она не спала и, когда Николай ушел, сказала тревожно:
- Боюсь я его!
- Да-а! - медленно протянул хохол. - Мальчик сердитый. Вы, ненько, про Исая с ним не говорите, этот Исай действительно шпионит.
- Что мудреного! У него кум - жандарм! - заметила мать.
- Пожалуй, поколотит его Николай! - с опасением продолжал хохол. - Вот видите, какие чувства воспитали господа командиры нашей жизни у нижних чинов? Когда такие люди, как Николай, почувствуют свою обиду и вырвутся из терпенья - что это будет? Небо кровью забрызгают, и земля в ней, как мыло, вспенится…
- Страшно, Андрюша! - тихо воскликнула мать.
- Не глотали бы мух, так не вырвало бы! - помолчав, сказал Андрей. - И все-таки, ненько, каждая капля их крови заранее омыта озерами народных слез…
Он вдруг тихо засмеялся и добавил:
- Справедливо, но - не утешает!
22
Однажды в праздник мать пришла из лавки, отворила дверь и встала на пороге, вся вдруг облитая радостью, точно теплым, летним дождем, - в комнате звучал крепкий голос Павла.
- Вот она! - крикнул хохол.
Мать видела, как быстро обернулся Павел, и видела, что его лицо вспыхнуло чувством, обещавшим что-то большое для нее.
- Вот и пришел… и дома! - забормотала она, растерявшись от неожиданности, и села.
Он наклонился к ней бледный, в углах его глаз светло сверкали маленькие слезинки, губы вздрагивали. Секунду он молчал, мать смотрела на него тоже молча.
Хохол, тихо насвистывая, прошел мимо них, опустив голову, и вышел на двор.
- Спасибо, мама! - глубоким, низким голосом заговорил Павел, тиская ее руку вздрагивающими пальцами. - Спасибо, родная!
