Максим Горький. Мать. Страница 055
И только для того давят насмерть всех и все, чтобы сохранить серебро, золото, ничтожные бумажки, всю эту жалкую дрянь, которая дает им власть над людьми. Подумай - не себя оберегают люди, защищаясь убийством народа, искажая души людей, не ради себя делают это, - ради имущества своего. Не изнутри берегут себя, а извне…
Он взял руки ее, наклонился и, встряхивая их, сказал:
- Если бы ты почувствовала всю эту мерзость и позорную гниль - ты поняла бы нашу правду, увидала бы, как она велика
Мать поднялась взволнованная, полная желания слить свое сердце с сердцем сына в один огонь.
- Подожди, Паша, подожди! - задыхаясь, пробормотала она. - Я - чувствую, - подожди!..
Он взял руки ее, наклонился и, встряхивая их, сказал:
- Если бы ты почувствовала всю эту мерзость и позорную гниль - ты поняла бы нашу правду, увидала бы, как она велика
Мать поднялась взволнованная, полная желания слить свое сердце с сердцем сына в один огонь.
- Подожди, Паша, подожди! - задыхаясь, пробормотала она. - Я - чувствую, - подожди!..
25
В сенях кто-то громко завозился. Они оба, вздрогнув, взглянули друг на друга.
Дверь отворилась медленно, и в нее грузно вошел Рыбин.
- Вот! - подняв голову и улыбаясь, сказал он. - Нашего Фому тянет ко всему - ко хлебу, к вину, кланяйтесь ему!..
Он был одет в полушубок, залитый дегтем, в лапти, за поясом у него торчали черные рукавицы и на голове мохнатая шапка.
- Здоровы ли? Выпустили тебя, Павел? Так. Каково живешь, Ниловна? - Он широко улыбался, показывая белые зубы, голос его звучал мягче, чем раньше, лицо еще гуще заросло бородой.
Мать обрадовалась, подошла к нему, жала его большую, черную руку и, вдыхая здоровый, крепкий запах дегтя, говорила:
- Ах, ты… ну, я рада!..
Павел улыбался, разглядывая Рыбина.
- Хорош мужичок!
Медленно раздеваясь, Рыбин говорил:
- Да, опять мужиком заделался, вы в господа помаленьку выходите, а я - назад обращаюсь… вот!
Одергивая пестрядинную рубаху, он прошел в комнату, окинул ее внимательным взглядом и заявил:
- Имущества не прибавилось у вас, видать, а книжек больше стало, - так! Ну, сказывайте, как дела?
Он сел, широко расставив ноги, уперся в колена ладонями вопросительно ощупывая Павла темными глазами, добродушие улыбаясь, ждал ответа.
- Дела идут бойко! - сказал Павел.
- Пашем да сеем, хвастать не умеем, а урожай соберем сварим бражку, ляжем в лежку - так? - балагурил Рыбин.
- Как вы живете, Михаиле Иваныч? - спросил Павел, садясь против него.
- Ничего. Ладно живу. В Едильгееве приостановился, слыхали - Едильгеево? Хорошее село. Две ярмарки в году, жителей! боле двух тысяч, - злой народ! Земли нет, в уделе арендуют, плохая землишка. Порядился я в батраки к одному мироеду - там их как мух на мертвом теле. Деготь гоним, уголь жгем. Получаю за работу вчетверо меньше, а спину ломаю вдвое больше, чем здесь, - вот! Семеро нас у него, у мироеда. Ничего, - народ все молодой, все тамошние, кроме меня, - грамотные все. Один парень - Ефим, такой ярый, беда!
- Вы что же, беседуете с ними? - спросил Павел оживленно.
- Не молчу. У меня с собой захвачены все здешние листочки - тридцать четыре их. Но я больше Библией действую, там есть что взять, книга толстая, казенная, синод печатал, верить можно!
Он подмигнул Павлу и, усмехаясь, продолжал:
- Только этого мало. Я к тебе за книжками явился. Мы тут вдвоем, Ефим этот со мной, - деготь возили, ну, дали крюку, заехали к тебе! Ты меня снабди книжками, покуда Ефим не пришел, - ему лишнее много знать…
Мать смотрела на Рыбина, и ей казалось, что вместе с пиджаком он снял с себя еще что-то. Стал менее солиден, и глаза у него смотрели хитрее, не так открыто, как раньше.
- Мама, - сказал Павел, - вы сходите, принесите книг. Там знают, что дать. Скажете - для деревни.
- Хорошо! - сказала мать. - Вот самовар поспеет - я и схожу.
- И ты по этим делам пошла, Ниловна? - усмехаясь, спросил Рыбин. - Так. Охотников до книжек у нас много там. Учитель приохочивает, - говорят, парень хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстах в семи. Ну, они запрещенной книгой не действуют, народ казенный, - боятся.
Дверь отворилась медленно, и в нее грузно вошел Рыбин.
- Вот! - подняв голову и улыбаясь, сказал он. - Нашего Фому тянет ко всему - ко хлебу, к вину, кланяйтесь ему!..
Он был одет в полушубок, залитый дегтем, в лапти, за поясом у него торчали черные рукавицы и на голове мохнатая шапка.
- Здоровы ли? Выпустили тебя, Павел? Так. Каково живешь, Ниловна? - Он широко улыбался, показывая белые зубы, голос его звучал мягче, чем раньше, лицо еще гуще заросло бородой.
Мать обрадовалась, подошла к нему, жала его большую, черную руку и, вдыхая здоровый, крепкий запах дегтя, говорила:
- Ах, ты… ну, я рада!..
Павел улыбался, разглядывая Рыбина.
- Хорош мужичок!
Медленно раздеваясь, Рыбин говорил:
- Да, опять мужиком заделался, вы в господа помаленьку выходите, а я - назад обращаюсь… вот!
Одергивая пестрядинную рубаху, он прошел в комнату, окинул ее внимательным взглядом и заявил:
- Имущества не прибавилось у вас, видать, а книжек больше стало, - так! Ну, сказывайте, как дела?
Он сел, широко расставив ноги, уперся в колена ладонями вопросительно ощупывая Павла темными глазами, добродушие улыбаясь, ждал ответа.
- Дела идут бойко! - сказал Павел.
- Пашем да сеем, хвастать не умеем, а урожай соберем сварим бражку, ляжем в лежку - так? - балагурил Рыбин.
- Как вы живете, Михаиле Иваныч? - спросил Павел, садясь против него.
- Ничего. Ладно живу. В Едильгееве приостановился, слыхали - Едильгеево? Хорошее село. Две ярмарки в году, жителей! боле двух тысяч, - злой народ! Земли нет, в уделе арендуют, плохая землишка. Порядился я в батраки к одному мироеду - там их как мух на мертвом теле. Деготь гоним, уголь жгем. Получаю за работу вчетверо меньше, а спину ломаю вдвое больше, чем здесь, - вот! Семеро нас у него, у мироеда. Ничего, - народ все молодой, все тамошние, кроме меня, - грамотные все. Один парень - Ефим, такой ярый, беда!
- Вы что же, беседуете с ними? - спросил Павел оживленно.
- Не молчу. У меня с собой захвачены все здешние листочки - тридцать четыре их. Но я больше Библией действую, там есть что взять, книга толстая, казенная, синод печатал, верить можно!
Он подмигнул Павлу и, усмехаясь, продолжал:
- Только этого мало. Я к тебе за книжками явился. Мы тут вдвоем, Ефим этот со мной, - деготь возили, ну, дали крюку, заехали к тебе! Ты меня снабди книжками, покуда Ефим не пришел, - ему лишнее много знать…
Мать смотрела на Рыбина, и ей казалось, что вместе с пиджаком он снял с себя еще что-то. Стал менее солиден, и глаза у него смотрели хитрее, не так открыто, как раньше.
- Мама, - сказал Павел, - вы сходите, принесите книг. Там знают, что дать. Скажете - для деревни.
- Хорошо! - сказала мать. - Вот самовар поспеет - я и схожу.
- И ты по этим делам пошла, Ниловна? - усмехаясь, спросил Рыбин. - Так. Охотников до книжек у нас много там. Учитель приохочивает, - говорят, парень хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстах в семи. Ну, они запрещенной книгой не действуют, народ казенный, - боятся.