Максим Горький. Мать. Страница 082
Игнат потянул в себя воздух, поднял голову и, закрыв глаза, молвил:
- Написано тут - «крестьянин перестал быть человеком», - конечно, перестал!
По его простому, открытому лицу скользнула тень обиды.
- На-ко, поди, надень мою шкуру, повертись в ней, я погляжу, чем ты будешь, - умник!
- Я лягу! - тихонько сказала мать Софье. - Устала все-таки немного, и голова кружится от запаха. А вы?
- Не хочу.
Мать протянулась на нарах и задремала. Софья сидела над нею, наблюдая за читающими, и, когда оса или шмель кружились над лицом матери, она заботливо отгоняла их прочь. Мать видела это полузакрытыми глазами, и ей была приятна забота Софьи.
Подошел Рыбин и спросил гулким шепотом:
- Спит?
- Да.
Он помолчал, пристально посмотрел в лицо матери, вздохнул и тихо заговорил:
- Она, может, первая, которая пошла за сыном его дорогой, первая!
- Не будем ей мешать, уйдемте! - предложила Софья.
- Да, нам работать надо. Поговорить хотелось бы, да уж до вечера! Идем, ребята…
Они ушли все трое, оставив Софью у шалаша. А мать подумала:
«Ну, ничего, слава богу! Подружились…»
И спокойно уснула, вдыхая пряный запах леса и дегтя.
- Написано тут - «крестьянин перестал быть человеком», - конечно, перестал!
По его простому, открытому лицу скользнула тень обиды.
- На-ко, поди, надень мою шкуру, повертись в ней, я погляжу, чем ты будешь, - умник!
- Я лягу! - тихонько сказала мать Софье. - Устала все-таки немного, и голова кружится от запаха. А вы?
- Не хочу.
Мать протянулась на нарах и задремала. Софья сидела над нею, наблюдая за читающими, и, когда оса или шмель кружились над лицом матери, она заботливо отгоняла их прочь. Мать видела это полузакрытыми глазами, и ей была приятна забота Софьи.
Подошел Рыбин и спросил гулким шепотом:
- Спит?
- Да.
Он помолчал, пристально посмотрел в лицо матери, вздохнул и тихо заговорил:
- Она, может, первая, которая пошла за сыном его дорогой, первая!
- Не будем ей мешать, уйдемте! - предложила Софья.
- Да, нам работать надо. Поговорить хотелось бы, да уж до вечера! Идем, ребята…
Они ушли все трое, оставив Софью у шалаша. А мать подумала:
«Ну, ничего, слава богу! Подружились…»
И спокойно уснула, вдыхая пряный запах леса и дегтя.
6
Пришли дегтярники, довольные, что кончили работу. Разбуженная их голосами, мать вышла из шалаша, позевывая и улыбаясь.
- Вы работали, а я, будто барыня, спала! - сказала она, оглядывая всех ласковыми глазами.
- Прощается тебе! - отозвался Рыбин. Он был более спокоен, усталость поглотила избыток возбуждения.
- Игнат, - сказал он, - схлопочи-ка насчет чая! Мы тут поочередно хозяйство ведем, - сегодня Игнатий нас поит, кормит!
- Я бы уступил свою очередь! - заметил Игнат и стал собирать щепки и сучья для костра, прислушиваясь.
- Всем гости интересны! - проговорил Ефим, усаживаясь рядом с Софьей.
- Я тебе помогу, Игнат! - тихо сказал Яков, уходя в шалаш.
Он вынес оттуда каравай хлеба и начал резать его на куски, раскладывая по столу.
- Чу! - тихо воскликнул Ефим. - Кашляет… Рыбин прислушался и сказал, кивнув головой:
- Да, идет…
И, обращаясь к Софье, объяснил:
- Сейчас придет свидетель. Я бы его водил по городам, ставил на площадях, чтобы народ слушал его. Говорит он всегда одно, но это всем надо слышать…
Тишина и сумрак становились гуще, голоса людей звучали мягче. Софья и мать наблюдали за мужиками - все они двигались медленно, тяжело, с какой-то странной осторожностью, и тоже следили за женщинами.
Из леса на поляну вышел высокий сутулый человек, он шел медленно, крепко опираясь на палку, и было слышно его хриплое дыхание.
- Вот и я! - сказал он и начал кашлять.
Он был одет в длинное, до пят, потертое пальто, из-под круглой измятой шляпы жидкими прядями бессильно свешивались желтоватые прямые волосы. Светлая бородка росла на его желтом костлявом лице, рот у него был полуоткрыт, глаза глубоко завалились под лоб и лихорадочно блестели оттуда, из темных ям.
Когда Рыбин познакомил его с Софьей, он спросил ее:
- Книг, слышал я, принесли?
- Принесла.
- Спасибо… за народ!.. Сам он еще не может понять правды… так вот я, который понял… благодарю за него.
Он дышал быстро, хватая воздух короткими, жадными вздохами. Голос у него прерывался, костлявые пальцы бессильных рук ползали по груди, стараясь застегнуть пуговицы пальто.
- Вам вредно быть в лесу так поздно. Лес - лиственный, сыро и душно! - заметила Софья.
- Для меня уже нет полезного! - ответил он задыхаясь. - Мне только смерть полезна…
Слушать его голос было тяжело, и вся его фигура вызывала то излишнее сожаление, которое сознает свое бессилие и возбуждает угрюмую досаду. Он присел на бочку, сгибая колени так осторожно, точно боялся, что ноги у него переломятся, вытер потный лоб.
- Вы работали, а я, будто барыня, спала! - сказала она, оглядывая всех ласковыми глазами.
- Прощается тебе! - отозвался Рыбин. Он был более спокоен, усталость поглотила избыток возбуждения.
- Игнат, - сказал он, - схлопочи-ка насчет чая! Мы тут поочередно хозяйство ведем, - сегодня Игнатий нас поит, кормит!
- Я бы уступил свою очередь! - заметил Игнат и стал собирать щепки и сучья для костра, прислушиваясь.
- Всем гости интересны! - проговорил Ефим, усаживаясь рядом с Софьей.
- Я тебе помогу, Игнат! - тихо сказал Яков, уходя в шалаш.
Он вынес оттуда каравай хлеба и начал резать его на куски, раскладывая по столу.
- Чу! - тихо воскликнул Ефим. - Кашляет… Рыбин прислушался и сказал, кивнув головой:
- Да, идет…
И, обращаясь к Софье, объяснил:
- Сейчас придет свидетель. Я бы его водил по городам, ставил на площадях, чтобы народ слушал его. Говорит он всегда одно, но это всем надо слышать…
Тишина и сумрак становились гуще, голоса людей звучали мягче. Софья и мать наблюдали за мужиками - все они двигались медленно, тяжело, с какой-то странной осторожностью, и тоже следили за женщинами.
Из леса на поляну вышел высокий сутулый человек, он шел медленно, крепко опираясь на палку, и было слышно его хриплое дыхание.
- Вот и я! - сказал он и начал кашлять.
Он был одет в длинное, до пят, потертое пальто, из-под круглой измятой шляпы жидкими прядями бессильно свешивались желтоватые прямые волосы. Светлая бородка росла на его желтом костлявом лице, рот у него был полуоткрыт, глаза глубоко завалились под лоб и лихорадочно блестели оттуда, из темных ям.
Когда Рыбин познакомил его с Софьей, он спросил ее:
- Книг, слышал я, принесли?
- Принесла.
- Спасибо… за народ!.. Сам он еще не может понять правды… так вот я, который понял… благодарю за него.
Он дышал быстро, хватая воздух короткими, жадными вздохами. Голос у него прерывался, костлявые пальцы бессильных рук ползали по груди, стараясь застегнуть пуговицы пальто.
- Вам вредно быть в лесу так поздно. Лес - лиственный, сыро и душно! - заметила Софья.
- Для меня уже нет полезного! - ответил он задыхаясь. - Мне только смерть полезна…
Слушать его голос было тяжело, и вся его фигура вызывала то излишнее сожаление, которое сознает свое бессилие и возбуждает угрюмую досаду. Он присел на бочку, сгибая колени так осторожно, точно боялся, что ноги у него переломятся, вытер потный лоб.