Женщина кивнула головой и, внимательно глядя в лицо больного, строго сказала:
- Вы, Егор, должны были послать за мной тотчас же, как только к вам пришли! И вы дважды, я вижу, не принимали лекарство - что за небрежность? Товарищ, идите ко мне! Сейчас сюда явятся из больницы за Егором.
- Все-таки в больницу меня? - спросил Егор.
- Да. Я буду там с вами.
- И там? О господи!
- Не дурите…
Разговаривая, женщина поправила одеяло на груди Егора, пристально осмотрела Николая, измерила глазами лекарство в пузырьке. Говорила она ровно, негромко, движения у нее были плавны, лицо бледное, темные брови почти сходились над переносьем. Ее лицо не нравилось матери - оно казалось надменным, а глаза смотрели без улыбки, без блеска. И говорила она так, точно командовала.
- Мы уйдем! - продолжала она. - Я скоро ворочусь! Вы дайте Егору столовую ложку вот этого. Не позволяйте ему говорить…
И она ушла, уводя с собой Николая.
- Чудесная женщина! - сказал Егор, вздохнув. - Великолепная женщина… Вас, мамаша, надо бы к ней пристроить, - она устает очень…
- А ты не говори! На-ко, выпей лучше!.. - мягко попросила мать.
Он проглотил лекарство и продолжал, прищурив глаз:
- Все равно я умру, если и буду молчать…
Другим глазом он смотрел в лицо матери, губы его медленно раздвигались в улыбку. Мать наклонила голову, острое чувство жалости вызывало у нее слезы.
- Ничего, это естественно… Удовольствие жить влечет за собой обязанность умереть…
Мать положила руку на голову его и снова тихо сказала:
- Помолчи, а?..
Он закрыл глаза, как бы прислушиваясь к хрипам в груди своей, и упрямо продолжал:
- Бессмысленно молчать, мамаша! Что я выиграю молчанием? Несколько лишних секунд агонии, а проиграю удовольствие поболтать с хорошим человеком. Я думаю, что на том свете нет таких хороших людей, как на этом…
Мать беспокойно перебила его речь:
- Вот придет она, барыня-то, и будет ругать меня за то, что ты говоришь…
- Она не барыня, а - революционерка, товарищ, чудесная душа. Ругать вас, мамаша, она непременно будет. Всех ругает, всегда…
И медленно, с усилием двигая губами, Егор стал рассказывать историю жизни своей соседки. Глаза его улыбались, мать видела, что он нарочно поддразнивает ее и, глядя на его лицо, подернутое влажной синевой, тревожно думала:
«Умрет…»
Вошла Людмила и, тщательно закрывая за собой дверь, заговорила, обращаясь к Власовой:
- Вашему знакомому необходимо переодеться и возможно скорее уйти от меня, так вы, Пелагея Ниловна, сейчас же идите, достаньте платье для него и принесите все сюда. Жаль - нет Софьи, это ее специальность - прятать людей.
- Она завтра приедет! - заметила Власова, накидывая платок на плечи.
Каждый раз, когда ей давали какое-нибудь поручение, ее крепко охватывало желание исполнить это дело быстро и хорошо, и она уже не могла думать ни о чем, кроме своей задачи, И теперь, озабоченно опустив брови, деловито спрашивала:
- Как одеть его думаете вы?
- Все равно! Он пойдет ночью…
- Ночью хуже - людей меньше на улицах, следят больше, а он не очень ловкий…
Егор хрипло засмеялся.
- А можно в больницу к тебе прийти? - спросила мать.
Он, кашляя, кивнул головой. Людмила заглянула в лицо матери темными глазами и предложила:
- Хотите дежурить у него в очередь со мной? Да? Хорошо! А теперь - идите скорее. Ласково, но властно взяв мать под руку, она вывела ее за дверь и там тихо сказала:
- Не обижайтесь, что я выпроваживаю вас! Но ему вредно говорить… А у меня есть надежда…
Она сжала руки, пальцы ее хрустнули, а веки утомленно опустились на глаза…
Это объяснение смутило мать, и она пробормотала;
- Что это вы?
- Смотрите, нет ли шпионов! - тихо сказала женщина. Подняв руки к лицу, она потирала виски, губы у нее вздрагивали, лицо стало мягче.
