Она говорила негромко, с задумчивой улыбкой в глазах, но эта улыбка не угашала в ее взгляде огня не понятного никому, но всеми ясно видимого ликования.
Им не хотелось уступить настроение печали о товарище чувству радости, внесенному Сашей, и, бессознательно защищая свое грустное право питаться горем, они невольно старались ввести девушку в круг своего настроения…
- И вот он умер! - внимательно глядя на нее, настойчиво сказала Софья.
Саша оглянула всех быстрым, спрашивающим взглядом, брови ее нахмурились. И, опустив голову, замолчала, поправляя волосы медленным жестом.
- Умер? - громко сказала она после паузы с снова окинула всех вызывающими глазами. - Что значит - умер? Что - умерло? Разве умерло мое уважение к Егору, моя любовь к нему, товарищу, память о работе мысли его, разве умерла эта работа, исчезли чувства, которые он вызвал в моем сердце, разбито представление мое о нем как о мужественном, честном человеке? Разве все это умерло? Это не умрет для меня никогда, я знаю. Мне кажется, мы слишком торопимся сказать о человеке - он умер. «Мертвы уста его, но слово вечно да будет жить в сердцах живых!»
Взволнованная, она снова села к столу, облокотилась на него и тише, вдумчивее продолжала, с улыбкой глядя на товарищей затуманенными глазами:
- Может быть, я говорю глупо, по - я верю, товарищи, в бессмертие честных людей, в бессмертие тех, кто дал мне счастье жить прекрасной жизнью, которой я живу, которая радостно опьяняет меня удивительной сложностью своей, разнообразием явлений и ростом идей, дорогих мне, как сердце мое. Мы, может быть, слишком бережливы в трате своих чувств, много живем мыслью, и это несколько искажает нас, мы оцениваем, а не чувствуем…
- С вами случилось что-нибудь хорошее? - спросила Софья улыбаясь.
- Да! - кивнув головой, сказала Саша. - Очень, мне кажется! Я всю ночь беседовала с Весовщиковым. Я не любила его раньше, он мне казался грубым и темным. Да он и был таким, несомненно. В нем жило неподвижное, темное раздражение на всех, он всегда как-то убийственно тяжело ставил себя в центре всего и грубо, озлобленно говорил - я, я, я! В этом было что-то мещанское, раздражающее…
Она улыбнулась и снова обвела всех сияющим взглядом.
- Теперь он говорит - товарищи! И надо слышать, как он это говорит. С какой-то смущенной, мягкой любовью, - этого не передашь словами! Стал удивительно прост и искренен, и весь переполнен желанием работы. Он нашел себя, видит свою силу, знает, чего у него нет; главное, в нем родилось истинно товарищеское чувство…
Власова слушала речь Саши, и ей было приятно видеть суровую девушку смягченной, радостной. Но в то же время где-то глубоко в ее душе зарождалась ревнивая мысль:
«А как же Паша-то?..»
- Он, - продолжала Саша, - весь охвачен мыслями о товарищах, и знаете, в чем убеждает меня? В необходимости
устроить для них побег, да! Он говорит, что это очень просто и легко…
Софья подняла голову и оживленно сказала:
- А вы как думаете, Саша? Это - мысль!
Чашка чая в руке матери задрожала. Саша нахмурила брови, сдерживая свое оживление, помолчала и серьезным голосом, но радостно улыбаясь, сбивчиво проговорила:
- Если действительно все так, как он говорит, - мы должны попытаться! Это наша обязанность!..
Она покраснела, опустилась на стул, замолчала. «Милая ты моя, милая!» - улыбаясь, думала мать. Софья тоже улыбнулась, а Николай, мягко глядя в лицо Саши, тихо засмеялся. Тогда девушка подняла голову, строго посмотрела на всех и, бледная, сверкнув глазами, сухо, с обидой в голосе, сказала:
- Вы смеетесь, я понимаю вас… Вы считаете меня лично заинтересованной?
- Почему, Саша? - лукаво спросила Софья, вставая и подходя к ней. Вопрос этот показался матери лишним и обидным для девушки, она вздохнула и, подняв бровь, с упреком посмотрела на Софью.
