Максим Горький. Мать. Страница 114
Усталая, она замолчала, оглянулась. В грудь ей спокойно легла уверенность, что ее слова не пропадут бесполезно. Мужики смотрели на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки на груди, прищурил глаза, и на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой на стол, весь подался вперед, вытянул шею и как бы все еще слушал. Тень лежала на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом о матерью, согнулась, положив локти на колена, и смотрела под ноги себе.
- Вот как! - шепотом сказал Петр и осторожно сел на лавку, покачивая головой.
Степан медленно выпрямился, посмотрел на жену и развел в воздухе руками, как бы желая обнять что-то…
- Ежели за это дело браться, - задумчиво и негромко начал он, - то уже, действительно, надо всей душой… Петр робко вставил:
- Н-да, назад не оглядывайся!..
- Затеяно это широко! - продолжал Степан.
- На всю землю! - снова добавил Петр.
- Вот как! - шепотом сказал Петр и осторожно сел на лавку, покачивая головой.
Степан медленно выпрямился, посмотрел на жену и развел в воздухе руками, как бы желая обнять что-то…
- Ежели за это дело браться, - задумчиво и негромко начал он, - то уже, действительно, надо всей душой… Петр робко вставил:
- Н-да, назад не оглядывайся!..
- Затеяно это широко! - продолжал Степан.
- На всю землю! - снова добавил Петр.
18
Мать оперлась спиной о стену и, закинув голову, слушала их негромкие, взвешивающие слова. Встала Татьяна, оглянулась и снова села. Ее зеленые глаза блестели сухо, когда она недовольно и с пренебрежением на лице посмотрела на мужиков.
- Много, видно, горя испытали вы? - вдруг сказала она, обращаясь к матери.
- Было! - отозвалась мать.
- Хорошо говорите, - тянет сердце за вашей речью. Думаешь - господи! хоть бы в щелку посмотреть на таких людей и на жизнь. Что живешь? Овца! Я вот грамотная, читаю книжки, думаю много, иной раз и ночь не спишь, от мыслей. А что толку? Не буду думать - зря исчезну, и буду - тоже зря.
Она говорила с усмешкой в глазах и порой точно вдруг перекусывала свою речь, как нитку. Мужики молчали. Ветер гладил стекла окон, шуршал соломой по крыше, тихонько гудел в трубе. Выла собака. И неохотно, изредка в окно стучали капли дождя. Огонь в лампе дрогнул, потускнел, но через секунду снова разгорелся ровно и ярко.
- Послушала ваши речи - вот для чего люди живут! И так чудно, - слушаю я вас и вижу - да ведь я это знаю! А до вас ничего я этакого не слыхала и мыслей у меня таких не было…
- Поесть бы надо, Татьяна, да погасить огонь! - сказал Степан хмуро и медленно. - Заметят люди - у Чумаковых огонь долго горел. Нам это не важно, а для гостьи, может, нехорошо окажется…
Татьяна встала и пошла к печке.
- Да-а! - тихонько и с улыбкой заговорил Петр. - Теперь, кум, держи ухо востро! Как появится в народе газета…
- Я не про себя говорю. Меня и заарестуют - не велика беда!
Жена его подошла к столу и сказала:
- Уйди…
Он встал, отошел в сторону и, глядя, как она накрывает на стол, с усмешкой заявил:
- Цена нашему брату - пятачок пучок, да и то - когда в пучке сотня…
Матери вдруг стало жалко его - он все больше нравился ей теперь. После речи она чувствовала себя отдохнувшей от грязной тяжести дня, была довольна собой и хотела всем доброго, хорошего.
- Неправильно вы судите, хозяин! - сказала она. - Не нужно человеку соглашаться с тем, как его ценят те люди, которым кроме крови его, ничего не надо. Вы должны сами себя оценить, изнутри, не для врагов, а для друзей…
- Какие у нас друзья? - тихо воскликнул мужик. - До первого куска…
- А я говорю - есть друзья у народа…
- Есть, да - не здесь, - вот оно что! - задумчиво отозвался Степан.
- А вы их здесь заведите. Степан подумал и тихо сказал:
- Н-да, надо бы…
- Садитесь за стол! - пригласила Татьяна.
За ужином Петр, подавленный речами матери и как будто
растерявшийся, снова оживленно и быстро говорил:
- Вам, мамаша, для незаметности, так сказать, нужно выехать отсюда пораньше. И поезжайте вы на следующую станцию, а не в город, - на почтовых поезжайте…
- Зачем? Я свезу, - сказал Степан.
- Много, видно, горя испытали вы? - вдруг сказала она, обращаясь к матери.
- Было! - отозвалась мать.
- Хорошо говорите, - тянет сердце за вашей речью. Думаешь - господи! хоть бы в щелку посмотреть на таких людей и на жизнь. Что живешь? Овца! Я вот грамотная, читаю книжки, думаю много, иной раз и ночь не спишь, от мыслей. А что толку? Не буду думать - зря исчезну, и буду - тоже зря.
Она говорила с усмешкой в глазах и порой точно вдруг перекусывала свою речь, как нитку. Мужики молчали. Ветер гладил стекла окон, шуршал соломой по крыше, тихонько гудел в трубе. Выла собака. И неохотно, изредка в окно стучали капли дождя. Огонь в лампе дрогнул, потускнел, но через секунду снова разгорелся ровно и ярко.
- Послушала ваши речи - вот для чего люди живут! И так чудно, - слушаю я вас и вижу - да ведь я это знаю! А до вас ничего я этакого не слыхала и мыслей у меня таких не было…
- Поесть бы надо, Татьяна, да погасить огонь! - сказал Степан хмуро и медленно. - Заметят люди - у Чумаковых огонь долго горел. Нам это не важно, а для гостьи, может, нехорошо окажется…
Татьяна встала и пошла к печке.
- Да-а! - тихонько и с улыбкой заговорил Петр. - Теперь, кум, держи ухо востро! Как появится в народе газета…
- Я не про себя говорю. Меня и заарестуют - не велика беда!
Жена его подошла к столу и сказала:
- Уйди…
Он встал, отошел в сторону и, глядя, как она накрывает на стол, с усмешкой заявил:
- Цена нашему брату - пятачок пучок, да и то - когда в пучке сотня…
Матери вдруг стало жалко его - он все больше нравился ей теперь. После речи она чувствовала себя отдохнувшей от грязной тяжести дня, была довольна собой и хотела всем доброго, хорошего.
- Неправильно вы судите, хозяин! - сказала она. - Не нужно человеку соглашаться с тем, как его ценят те люди, которым кроме крови его, ничего не надо. Вы должны сами себя оценить, изнутри, не для врагов, а для друзей…
- Какие у нас друзья? - тихо воскликнул мужик. - До первого куска…
- А я говорю - есть друзья у народа…
- Есть, да - не здесь, - вот оно что! - задумчиво отозвался Степан.
- А вы их здесь заведите. Степан подумал и тихо сказал:
- Н-да, надо бы…
- Садитесь за стол! - пригласила Татьяна.
За ужином Петр, подавленный речами матери и как будто
растерявшийся, снова оживленно и быстро говорил:
- Вам, мамаша, для незаметности, так сказать, нужно выехать отсюда пораньше. И поезжайте вы на следующую станцию, а не в город, - на почтовых поезжайте…
- Зачем? Я свезу, - сказал Степан.