- Чать, выволокут, - успокоил Тюлин.
- Поговори им, - заискивающе сказал торговец. - Мол, боле не приплескиват, назад, мол, к ночи пойдет.
Тюлин ответил не сразу; взгляд его приковался к посудине, и, помолчав, он сказал сластолюбиво:
- Другую четверть волокешь?
- Другую.
- Споишь и третью. Перевезти, что ль?
- Вези!
Лодка была на середине, когда ее заметили с того берега. Песня сразу грянула еще сильней, еще нестройнее, отражаясь от зеленой стены крупного леса, к которому вплоть подошла вырубка. Через несколько минут, однако, песня прекратилась, и с вырубки слышался только громкий и такой же нестройный говор. Вскоре Ивахин опять стрелой летел к нашему берегу и опять устремился с новой посудиной на ту сторону. Лицо у него было злое, но все-таки в глазах проглядывала радость.
К закату солнца вся артель "убилась" за ивахинскими плотами. Под звуки унылой дубинушки бревна выкатывали на берег и руками втаскивали на подъемы. Скоро весь ивахинский лес высился в клади на крутояре, недоступный для шаловливой реки.
Потом опять загремела песня. Мокрые, усталые артельщики допивали последнюю четверть. Ивахин, потный, злой, но все-таки еще более довольный, переправился в последний раз на нашу сторону и умчался к селу; ветер размахивал полами его сибирки, а в обеих руках были посудины, на этот раз пустые.
Тюлин, еще более унылый, провожал его долгим взглядом.
- Ну что, побили? - спросил я у него.
Он перевел взгляд на меня и спросил:
- Кого?
- Да Ивахина.
- Не, что его бить...
Я с удивлением посмотрел на Тюлина, и в моем уме блеснула внезапная и неожиданная догадка: физиономия Тюлина припухла, а под глазом стоял фонарь, очевидно, новейшего происхождения.
- Тюлин, голубчик!
- Ну, что?
- Отчего у тебя синяк?
- Синяк... Да отчего ему быть синяку?
- Да ведь тебя, Тюлин, должно быть, били.
- Кто меня бил?
- Артельщики.
Тюлин задумчиво посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
- Разве-либо от этого... Да, слышь, и били-то не очень шибко.
Пауза, взгляд на меня, и во взгляде мелькающая догадка:
- Разве-либо не Парфен ли это меня саданул?
- Пожалуй, что и Парфен, - опять помогаю я медленному процессу нового приближения к истине.
- Беспременно Парфен. Такой, скажу тебе, вредный мужичишко - завсегда норовит как бы нибудь человека испортить...
Вопрос оказался достаточно разъясненным. Мне, правда, очень хотелось еще разузнать, каким образом гнев артели так неожиданно изменил свое направление, и артельная гроза, вместо Ивахина, обрушилась на совершенно нейтральную тюлинскую физиономию, но в это время с другого берега опять послышался призыв:
- Тю-ю-юли-ин!..
Тюлин не повернул даже головы и лениво направился к шалашу, сказав мне на ходу:
- Кличут. Смахать бы тебе, а? Живым бы духом.
