Андрей Платонов. Фро. Страница 09
Он всегда был почему-то весь горячий, странный, мог спать при шуме, ел одинаково всякую пищу -- хорошую и невкусную, никогда не болел, любил тратить деньги на пустяки, собирался поехать в южный советский Китай и стать там солдатом...
На курсах Евстафьева сидела теперь со слабой, рассеянной мыслью, ничего не усваивая из очередных лекций. Она с унынием рисовала с доски в тетрадь векторную диаграмму резонанса токов и с печалью слушала речь преподавателя о влиянии насыщения железа на появление высших гармоник. Федора не было, сейчас ее не прельщала связь и сигнализация, и электричество стало чуждым. Катушки Пупина, микрофарады, уитстоновские мостики, железные сердечники засохли в ее сердце, а высших гармоник тока она не понимала нисколько: в ее памяти звучала все время однообразная песенка детской губной гармонии: "Мать стирает белье, отец на работе, не скоро придет, скучно, скучно одному".
Фрося отстала вниманием от лекции и писала себе в тетрадь свои мысли: "Я глупа, я жалкая девчонка, Федя, приезжай скорее, я выучу связь и сигнализацию, а то умру, похоронишь меня и уедешь в Китай".
Дома отец сидел обутый, одетый и в шапке. Сегодня его вызовут в поездку обязательно, он так предполагал.
-- Пришла? -- спросил он у дочери; он рад был, когда кто-нибудь приходил в квартиру; он слушал все шаги по лестнице, точно постоянно ожидал необыкновенного гостя, несущего ему счастье, вшитое в шапку.
-- Тебе каши с маслом не подогреть? -- спрашивал отец. -- Я живо.
Дочь отказалась.
-- Ну колбаски поджарю!
-- Нет! -- сказала Фрося.
Отец немного умолкал, потом опять спрашивал, но более робко:
-- Может, чайку с сушками выпьешь? Я ведь враз согрею...
Дочь молчала.
-- А макароны вчерашние! Они целы, я их тебе оставил...
-- Да отстань ты наконец! -- говорила Фрося. -- Хоть бы тебя на Дальний Восток командировали.
-- Просился, не берут, говорят -- стар, зрение неважное, -- объяснял отец.
Он знал, что дети -- наши враги, и не сердился на врагов. Однако он боялся, что Фрося сейчас уйдет в свою комнату, а ему хотелось, чтоб она побыла с ним и поговорила, и старый человек искал повода задержать около себя Фросю.
-- Что ж ты сегодня себе губки во рту не помазала? -- спросил он. -Иль помада вся вышла? Так я сейчас куплю, сбегаю в аптеку...
У Фроси показались слезы в ее серых глазах, и она ушла к себе в комнату. Отец остался один; он начал прибирать кухню и возиться по хозяйству, потом сел на корточки, открыл дверку духового шкафа, спрятал туда голову и там заплакал над сковородкой с макаронами.
В дверь постучали. Фрося не вышла открывать. Старик вынул голову из духовки, все тряпки висели грязные -- он вытер лицо о веник и пошел отворять дверь.
Пришел вызывальщик из депо.
-- Расписывайся, Нефед Степанович: сегодня тебе в восемь часов явиться -- поедешь сопровождать холодный паровоз в капитальный ремонт. Прицепят к триста десятому сборному, харчей возьми и одежду, ране недели не обернешься...
Нефед Степанович расписался в книге, вызывальщик ушел.
На курсах Евстафьева сидела теперь со слабой, рассеянной мыслью, ничего не усваивая из очередных лекций. Она с унынием рисовала с доски в тетрадь векторную диаграмму резонанса токов и с печалью слушала речь преподавателя о влиянии насыщения железа на появление высших гармоник. Федора не было, сейчас ее не прельщала связь и сигнализация, и электричество стало чуждым. Катушки Пупина, микрофарады, уитстоновские мостики, железные сердечники засохли в ее сердце, а высших гармоник тока она не понимала нисколько: в ее памяти звучала все время однообразная песенка детской губной гармонии: "Мать стирает белье, отец на работе, не скоро придет, скучно, скучно одному".
Фрося отстала вниманием от лекции и писала себе в тетрадь свои мысли: "Я глупа, я жалкая девчонка, Федя, приезжай скорее, я выучу связь и сигнализацию, а то умру, похоронишь меня и уедешь в Китай".
Дома отец сидел обутый, одетый и в шапке. Сегодня его вызовут в поездку обязательно, он так предполагал.
-- Пришла? -- спросил он у дочери; он рад был, когда кто-нибудь приходил в квартиру; он слушал все шаги по лестнице, точно постоянно ожидал необыкновенного гостя, несущего ему счастье, вшитое в шапку.
-- Тебе каши с маслом не подогреть? -- спрашивал отец. -- Я живо.
Дочь отказалась.
-- Ну колбаски поджарю!
-- Нет! -- сказала Фрося.
Отец немного умолкал, потом опять спрашивал, но более робко:
-- Может, чайку с сушками выпьешь? Я ведь враз согрею...
Дочь молчала.
-- А макароны вчерашние! Они целы, я их тебе оставил...
-- Да отстань ты наконец! -- говорила Фрося. -- Хоть бы тебя на Дальний Восток командировали.
-- Просился, не берут, говорят -- стар, зрение неважное, -- объяснял отец.
Он знал, что дети -- наши враги, и не сердился на врагов. Однако он боялся, что Фрося сейчас уйдет в свою комнату, а ему хотелось, чтоб она побыла с ним и поговорила, и старый человек искал повода задержать около себя Фросю.
-- Что ж ты сегодня себе губки во рту не помазала? -- спросил он. -Иль помада вся вышла? Так я сейчас куплю, сбегаю в аптеку...
У Фроси показались слезы в ее серых глазах, и она ушла к себе в комнату. Отец остался один; он начал прибирать кухню и возиться по хозяйству, потом сел на корточки, открыл дверку духового шкафа, спрятал туда голову и там заплакал над сковородкой с макаронами.
В дверь постучали. Фрося не вышла открывать. Старик вынул голову из духовки, все тряпки висели грязные -- он вытер лицо о веник и пошел отворять дверь.
Пришел вызывальщик из депо.
-- Расписывайся, Нефед Степанович: сегодня тебе в восемь часов явиться -- поедешь сопровождать холодный паровоз в капитальный ремонт. Прицепят к триста десятому сборному, харчей возьми и одежду, ране недели не обернешься...
Нефед Степанович расписался в книге, вызывальщик ушел.