Андрей Платонов. Котлован. Страница 71
Этот товарищ просит ему прислать примерный устав такой организации, а заодно бланки, ручку с пером и два литра чернил. Он не понимает, насколько он тут спекулирует на искреннем, в основном здоровом, середняцком чувстве тяги в колхозы. Нельзя не согласиться, что такой товарищ есть вредитель партии, объективный враг пролетариата и должен быть немедленно изъят из руководства навсегда».
Здесь у активиста дрогнуло ослабевшее сердце, и он заплакал на областную бумагу.
— Что ты, стервец? — спросил его Жачев.
Но активист не ответил ему. Разве он видел радость в последнее время, разве он ел или спал вдосталь или любил хоть одну бедняцкую девицу? Он чувствовал себя как в бреду, его сердце еле билось от нагрузки, он лишь снаружи от себя старался организовать счастье и хотя бы в перспективе заслужить районный пост.
— Отвечай, паразит, а то сейчас получишь! — снова проговорил Жачев. — Наверно, испортил, гад, нашу республику!
Сдернув со стола директиву, Жачев начал лично изучать ее на полу.
— К маме хочу! — сказала Настя, пробуждаясь.
Чиклин нагнулся к заскучавшему ребенку.
— Мама, девочка, умерла, теперь я остался!
— А зачем ты меня носишь? Где четыре времени года? Попробуй, какой у меня страшный жар под кожей! Сними с меня рубашку, а то сгорит, выздоровлю — ходить не в чем будет!
Чиклин попробовал Настю, она была горячая, влажная, кости ее жалобно выступали изнутри; насколько окружающий мир должен быть нежен и тих, чтоб она была жива!
— Накрой меня, я спать хочу. Буду ничего не помнить, а то болеть ведь грустно, правда?
Чиклин снял с себя всю верхнюю одежду, кроме того, отобрал ватные пиджаки у Жачева и активиста и всем этим теплым веществом закутал Настю. Она закрыла глаза, и ей стало легко в тепле и во сне, будто она полетела среди прохладного воздуха. За текущее время Настя немного подросла и все более походила на мать.
— Я так и знал, что он сволочь, — определил Жачев про активиста. — Ну что ты тут будешь делать с этим членом?!
— А что там сообщено? — спросил Чиклин.
— Пишут то, что с ними нельзя не согласиться!
— А ты попробуй не согласись! — в слезах произнес активный человек.
— Эх, горе мне с революцией, — серьезно опечалился Жачев. — Где же ты, самая пущая стерва? Иди, дорогая, получить от увечного воина!
Почувствовав мысль и одиночество, не желая безответно тратить средства на государство и будущее поколение, активист снял с Насти свой пиджак: раз его устраняют, пусть массы сами греются. И с пиджаком в руке он стал посреди Оргдома — без дальнейшего стремления к жизни, весь в крупных слезах и в том сомнении души, что капитализм, пожалуй, может еще явиться.
— Ты зачем ребенка раскрыл? — спросил Чиклин. — Остудить хочешь?
— Плешь с ним, с твоим ребенком! — сказал активист, Жачев поглядел на Чиклина и посоветовал ему:
— Возьми железку, какую из кузни принес!
Здесь у активиста дрогнуло ослабевшее сердце, и он заплакал на областную бумагу.
— Что ты, стервец? — спросил его Жачев.
Но активист не ответил ему. Разве он видел радость в последнее время, разве он ел или спал вдосталь или любил хоть одну бедняцкую девицу? Он чувствовал себя как в бреду, его сердце еле билось от нагрузки, он лишь снаружи от себя старался организовать счастье и хотя бы в перспективе заслужить районный пост.
— Отвечай, паразит, а то сейчас получишь! — снова проговорил Жачев. — Наверно, испортил, гад, нашу республику!
Сдернув со стола директиву, Жачев начал лично изучать ее на полу.
— К маме хочу! — сказала Настя, пробуждаясь.
Чиклин нагнулся к заскучавшему ребенку.
— Мама, девочка, умерла, теперь я остался!
— А зачем ты меня носишь? Где четыре времени года? Попробуй, какой у меня страшный жар под кожей! Сними с меня рубашку, а то сгорит, выздоровлю — ходить не в чем будет!
Чиклин попробовал Настю, она была горячая, влажная, кости ее жалобно выступали изнутри; насколько окружающий мир должен быть нежен и тих, чтоб она была жива!
— Накрой меня, я спать хочу. Буду ничего не помнить, а то болеть ведь грустно, правда?
Чиклин снял с себя всю верхнюю одежду, кроме того, отобрал ватные пиджаки у Жачева и активиста и всем этим теплым веществом закутал Настю. Она закрыла глаза, и ей стало легко в тепле и во сне, будто она полетела среди прохладного воздуха. За текущее время Настя немного подросла и все более походила на мать.
— Я так и знал, что он сволочь, — определил Жачев про активиста. — Ну что ты тут будешь делать с этим членом?!
— А что там сообщено? — спросил Чиклин.
— Пишут то, что с ними нельзя не согласиться!
— А ты попробуй не согласись! — в слезах произнес активный человек.
— Эх, горе мне с революцией, — серьезно опечалился Жачев. — Где же ты, самая пущая стерва? Иди, дорогая, получить от увечного воина!
Почувствовав мысль и одиночество, не желая безответно тратить средства на государство и будущее поколение, активист снял с Насти свой пиджак: раз его устраняют, пусть массы сами греются. И с пиджаком в руке он стал посреди Оргдома — без дальнейшего стремления к жизни, весь в крупных слезах и в том сомнении души, что капитализм, пожалуй, может еще явиться.
— Ты зачем ребенка раскрыл? — спросил Чиклин. — Остудить хочешь?
— Плешь с ним, с твоим ребенком! — сказал активист, Жачев поглядел на Чиклина и посоветовал ему:
— Возьми железку, какую из кузни принес!