Роберт Рожественский. Баллада о бессмертии

 
Хотя гудят:
            "Пора!" —
изящные валторны,
забудьтесь,
            тенора!
Остыньте,
          баритоны!..
Я расскажу теперь, —
жаль,
если не сумею, —
как наш товарищ
                пел
в двадцатом.
Перед смертью.
Он умер
        для того,
чтоб мы не умирали…
Каратели
его,
израненного,
             брали.
Заржавленным прутом
испытывали силу.
Умаялись.
Потом
велели
       рыть могилу…
Надутый,
будто ёж,
увешанный оружьем. —
"А может,
          ты споёшь?.." —
смеясь,
спросил хорунжий…
Луна ползла,
             как тиф.
Безжизненно.
Сурово…
 
 
И вздыбился
            мотив!
И прозвучало
слово!
Пел
    песню
          комиссар.
Пел,
выбрав гимн из гимнов.
Пел,
будто воскресал.
Пел,
голову закинув.
Пел,
будто пил вино.
Пел,
хвастаясь здоровьем.
"Мы наш, — он пел, — мы но —
вый мир, —
           хрипел, —
                     построим!!"
Был тёмным,
            как земля.
И мокрым,
как из бани.
Пел,
еле шевеля
разбитыми губами.
Шептал слова
             не в такт,
упрямо повторялся…
И получалось так,
что он не пел,
а клялся!
Литые фразы
            жгли,
с зарёй перемежаясь…
Хорунжий крикнул:
                  "Пли!!"
А песня
про-дол-жа-лась.
Была грозе
           сродни,
светилась
и трубила!..
В руках у солдатни
плясали
        карабины.
Дрожали молодцы —
ни стати
и ни прыти…
 
 
Великие певцы,
пожалуйста,
            замрите!..
Пусть видит комиссар,
как в озаренье алом
встаёт
       высокий зал
с "Интернационалом"!
И солнечно в судьбе.
И ощущаешь гордость.
И веришь,
          что в тебе —
тот
    комиссарский голос!
 

   [1967–1970]