— А он не зрит того, куда ты новый овчинный тулуп запропастил? — серьезно, в тон хозяину, спрашивал Демка.
— Какой тулуп?
— А в каком ты в прошлое воскресенье в церкву ходил.
— Не было у меня нового тулупа.
— Был и зараз где-то спасается!
— Что ты, Дементий, перед богом говорю, — не было!
— Бог покарает, дед! Он тебя гвозданет!
— И вот тебе Христос, напрасно ты это… — Лапшинов крестился.
— Грех на душу берешь! — Демка подмигивал в толпу, выжимая у баб и казаков улыбки.
— Не виноватый я перед ним, истинное слово!
— Прихоронил тулуп-то! Ответишь на страшном суде!
— Это за свой тулуп-то?! — вскипел, не выдержав, Лапшинов.
— За ухороны ответишь!
— Бог, он, должно, такого ума, как ты, пустозвон! Он в эти дела и мешаться не будет!.. Нету тулупа! Совестно тебе над стариком надсмехаться. Перед богом и людьми совестно!
— А тебе не совестно было с меня за две меры проса, какие на семена брал, три меры взять? — спросил Кондрат.
Голос его был тих и хриповат, в общем шуме почти не слышен, но Лапшинов повернулся на него с юношеской живостью:
— Кондрат! Почтенный твой родитель был, а ты… Ты хоть из памяти об нем не грешил бы! В святом писании сказано: «Падающего на пихай», а ты как поступаешь? Когда я с тебя три меры за две взял? А бог? Ить он все видит!..
— Он хотел бы, чтоб ему идолу голоштанному, даром просцо отдали! — истошно закричала Лапшиниха.
— Не шуми, мать! Господь терпел и нам велел. Он, страдалец, терновый венок надел и плакал кровяными слезами… — Лапшинов вытер мутную слезинку рукавом.
Гомонившие бабы притихли, завздыхали. Разметнов, кончив писать, сурово сказал:
— Ну, дед Лапшинов, выметайся отсюдова. Слеза твоя не дюже жалостная. Много ты людей наобижал, а теперь мы сами тебе прикорот даем, без бога. Выходите!
Лапшинов взял за руку своего косноязычного, придурковатого сына, надел ему на голову треух, вышел из дома. Толпа хлынула следом. На базу старик стал на колени, предварительно постлав на снегу полу полушубка. Перекрестил хмурый лоб и земно поклонился на все четыре стороны.
— Ступай! Ступай! — приказывал Разметнов.
Но толпа глухо загудела, раздались выкрики:
— Дайте хучь с родным подворьем проститься!
— Ты не дури, Андрей! Человек одной ногой в могиле, а ты…
— Ему, по его жизни, обеими надо туда залезть! — крикнул Кондрат.
Его прервал старик Гладилин — церковный ктитор:
— Выдабриваешься перед властью? Бить вас, таковских, надо!
— Я тебя, сиводуший, так вдарю, что и дорогу к дому забудешь!
Лапшинов кланялся, крестился, говорил зычно, чтоб слыхали все, трогал доходчивые к жалости бабьи сердца:
— Прощайте, православные! Прощайте, родимые! Дай бог вам на здоровье… пользуйтесь моим кровным. Жил я, честно трудился…
— Ворованное покупал! — подсказывал с крыльца Демка.
