— Значит, подтягивает их?
Девочка молча кивнула головой.
— Порядок! — одобрительно сказал Давыдов и вошел в полутемные, сени.
Откуда-то из глубины длинного коридора доносились детские голоса. Неторопливо обходя и по-хозяйски осматривая пустые классы, Давыдов через приоткрытую дверь в последней комнате увидел с десяток маленьких ребятишек, просторно разместившихся в переднем ряду сдвинутых парт, и около них — молоденькую учительницу. Невысокого роста, худенькая и узкоплечая, с коротко подстриженными белесыми и кудрявыми волосами, она походила скорее на девочку-подростка, нежели на учительницу.
Давненько уже не переступал Давыдов порога школы, и теперь странное чувство испытывал он, стоя возле двери класса, сжимая в левой руке выгоревшую на солнце кепку. Что-то от давнего уважения к школе, некое сладостное волнение, навеянное мгновенным воспоминанием о далеких годах детства, пробудилось в его душе в эти минуты…
Он несмело открыл дверь и, покашливая вовсе не оттого, что першило в горле, негромко обратился к учительнице:
— Разрешите войти?
— Войдите, — прозвучал в ответ тонкий девичий голос.
Учительница повернулась лицом к Давыдову, удивленно приподняла брови, но, узнав его, смущенно сказала:
— Входите, пожалуйста.
Давыдов неловко поклонился.
— Здравствуйте. Вы извините, что помешал, но я на одну минутку… Мне бы осмотреть вот этот последний класс, я — насчет ремонта школы. Я могу обождать.
Дети встали, нестройно ответили на приветствие, и Давыдов, взглянув на девушку, тотчас подумал: «Я — как прежний попечитель школы из строгих толстосумов… Вот и учителька испугалась, краснеет. Надо же было мне заявиться в этот час!»
Девушка подошла к Давыдову.
— Проходите, пожалуйста, товарищ Давыдов! Через несколько минут я закончу урок. Присядьте, пожалуйста. Может быть, позвать Ивана Николаевича?
— А кто это?
— Наш заведующий школой — Иван Николаевич Шпынь. Разве вы его не знаете?
— Знаю. Не беспокойтесь, я обожду. Можно мне побыть здесь, пока вы занимаетесь?
— Ну, конечно! Садитесь, товарищ Давыдов.
Девушка смотрела на-Давыдова, говорила с ним, но все еще никак не могла оправиться от смущения; она мучительно краснела, даже ключицы у нее порозовели, а уши стали пунцовыми.
Вот чего не переносил Давыдов! Не переносил уже по одному тому, что, глядя на какую-нибудь краснеющую женщину, он почему-то и сам начинал краснеть, и от этого всегда испытывал еще большее чувство смущения и неудобства.
Он сел на предложенный ему стул около небольшого столика, а девушка, отойдя к окну, стала раздельно диктовать ученикам:
— Ма-ма го-то-вит… Написали, дети? Го-то-вит нам о-бед. После слова «обед» поставьте точку. Повторяю…
Вторично написав предложение, ребятишки с любопытством уставились на Давыдова. Он с нарочитой важностью провел пальцами по верхней губе, делая вид, будто разглаживает усы, и дружески подмигнул ребятам.
