Дарья Мелехова только что подоила корову и с цедилкой и ведром в руке направилась в курень, как ее окликнули из-за плетня:
— Даша!
— Кто это?
— Это я, Аксинья… Зайди зараз ко мне на-час.
— Чего это я тебе понадобилась?
— Дюже нужна! Зайди! Ради Христа!
— Процежу вот молоко, зайду.
— Ну, так я погожу тебя возле база.
— Ладно!
Спустя немного Дарья вышла. Аксинья ждала ее возле своей калитки. От Дарьи исходил теплый запах парного молока, запах скотиньего база. Она удивилась, увидев Аксинью не с подоткнутым подолом, а разнаряженную, чистую.
— Рано ты, соседка, управилась.
— Моя управа короткая без Степана. Одна корова за мной, почти не стряпаюсь… Так, всухомятку что-нибудь пожую — и все…
— Ты чего меня кликала?
— А вот зайди ко мне в курень на-час. Дело есть…
Голос Аксиньи подрагивал. Дарья, смутно догадываясь о цели разговора, молча пошла за ней.
Не зажигая огня, Аксинья, как только вошла в горенку, открыла сундук, порылась в нем и, ухватив руку Дарьи своими сухими и горячими руками, стала торопливо надевать ей на палец кольцо.
— Чего это ты? Это, никак, кольцо? Это мне, что ли?..
— Тебе! Тебе. От меня… в память…
— Золотое? — деловито осведомилась Дарья, подходя к окну, при тусклом свете месяца рассматривая на своем пальце колечко.
— Золотое. Носи!
— Ну, спаси Христос!.. Чего нужно, за что даришь?
— Вызови мне… вызови Григория вашего.
— Опять, что ли? — Дарья догадчиво улыбнулась.
— Нет, нет! Ой, что ты! — испугалась Аксинья, вспыхнув до слез. — Мне с ним погутарить надо об Степане… Может, он ему отпуск бы исхлопотал…
— А ты чего же не зашла к нам? Там бы с ним и погутарила, раз у тебя до него дело, — съехидничала Дарья.
— Нет, нет… Наталья могет подумать… Неловко…
— Ну, уж ладно, вызову. Мне его не жалко!
* * *
Григорий кончил вечерять. Он только что положил ложку, обсосал и вытер ладонью смоченные взваром усы. Почувствовал, что под столом ноги его касается чья-то чужая нога, повел глазами и заметил, как Дарья чуть приметно ему мигнула.
«Ежели она мною покойного Петра хочет заменить и зараз что-нибудь скажет про это, — побью! Поведу ее на гумно, завяжу над головою юбку и выпорю, как суку!» — озлобленно подумал Григорий, все это время хмуро принимавший ухаживанья невестки. Но вылезши из-за стола и закурив, он не спеша пошел к выходу. Почти сейчас же вышла и Дарья.
Проходя в сенцах мимо Григория, на лету прижавшись к нему грудью, шепнула:
— У, злодеюка! Иди уж… Кликала тебя.
— Кто? — дыхом спросил Григорий.
— Она.
Спустя час после того как Наталья с детьми уснула, Григорий в наглухо застегнутой шинели вышел с Аксиньей из ворот астаховского база. Они молча постояли в темном проулке и так же молча пошли в степь, манившую безмолвием, темнотой, пьяными запахами молодой травы. Откинув полу шинели, Григорий прижимал к себе Аксинью и чувствовал, как дрожит она, как сильными редкими толчками бьется под кофтенкой ее сердце…
LI
На другой день, перед отъездом Григорий коротко объяснился с Натальей. Она отозвала его в сторону, шепотом спросила:
— Куда ночью ходил? Откель это так поздно возвернулся?
— Так уж и поздно!
— А то нет? Я проснулась — первые кочета кричали, а тебя ишо все не было…
— Кудинов приезжал. Ходил к нему по своим военным делам совет держать. Это — не твоего бабьего ума дело.
— А чего же он к нам не заехал ночевать?
— Спешил в Вёшки.
— У кого же он остановился?
— У Абощенковых. Они ему какой-то дальней родней доводются никак.
Наталья больше ни о чем не спросила. Заметно было в ней некое колебание, но в глазах посвечивала скрытность, и Григорий так и не понял — поверила или нет.
Он наскоро позавтракал. Пантелей Прокофьевич пошел седлать коня, а Ильинична, крестя и целуя Григория, зашептала скороговоркой:
— Ты бога-то… бога, сынок, не забывай!
