Тихий Дон. Книга 4. Страница 015
Красноармеец снял защитного цвета фуражку, поцокал языком, улыбнулся.
— Узнал, шельмец! И охота тебе про этого петуха вспоминать? Однако, хозяюшка, вот какое дело: не можешь ли ты выпечь нам хлеба? Мука у нас есть.
— Можно… Что ж… Испеку… — торопливо заговорила Ильинична, не глядя на гостя, стирая с лавки пролитое молоко.
А красноармеец присел около двери, вытащил кисет из кармана и, сворачивая папироску, затеял разговор:
— К ночи выпечешь?
— Можно и к ночи, ежели вам спешно.
— На войне, бабушка, завсегда спешно. А за петушка вы не обижайтесь.
— Да мы ничего! — испугалась Ильинична. — Это дите глупое… Вспомнит же, что̀ не надо!
— Однако скупой ты, паренек… — добродушно улыбался словоохотливый гость, обращаясь к Мишатке. — Ну чего ты таким волчонком смотришь? Подойди сюда, потолкуем всласть про твоего петуха.
— Подойди, болезный! — шепотом просила Ильинична, толкая коленом внука.
Но тот оторвался от бабушкиного подола и норовил уже выскользнуть из кухни, боком-боком пробираясь к дверям. Длинной рукой красноармеец притянул его к себе, спросил:
— Сердишься, что ли?
— Нет, — шепотком отозвался Мишатка.
— Ну, вот и хорошо. Не в петухе счастье. Отец-то твой где? За Доном?
— За Доном.
— Воюет, значит, с нами?
Подкупленный ласковым обращением, Мишатка охотно сообщил:
— Он всеми казаками командует!
— Ох, врешь, малый!
— Спроси вот хучь у бабки.
А бабка только руками всплеснула и застонала, окончательно сокрушенная разговорчивостью внука.
— Командует всеми? — переспросил озадаченный красноармеец.
— А может, и не всеми… — уже неуверенно отвечал Мишатка, сбитый с толку отчаянными взглядами бабки.
Красноармеец помолчал немного, потом, искоса поглядывая на Наталью, спросил:
— Молодайка болеет, что ли?
— Тиф у нее, — неохотно ответила Ильинична.
Двое красноармейцев внесли в кухню мешок с мукой, поставили его около порога.
— Затопляй, хозяйка, печь! — сказал один из них. — К вечеру придем за хлебами. Да смотри, чтобы припек был настоящий, а то худо тебе будет!
— Как умею, так и испеку, — ответила Ильинична, донельзя обрадованная тем, что вновь пришедшие помешали продолжению опасного разговора и Мишатка выбежал из кухни.
Один спросил, кивком головы указывая на Наталью:
— Тифозная?
— Да.
Красноармейцы поговорили о чем-то вполголоса, покинули кухню. Не успел последний из них свернуть за угол — из-за Дона защелкали винтовочные выстрелы.
Красноармейцы, согнувшись, подбежали к полуразваленной каменной огороже, залегли за ней и, дружно клацая затворами, стали отстреливаться.
Испуганная Ильинична бросилась во двор искать Мишатку. Из-за огорожи ее окликнули:
— Эй, бабка! Иди в дом! Убьют!
— Парнишка наш на базу! Мишенька! Родименький! — со слезами в голосе звала старуха.
Она выбежала на середину двора, и тотчас же выстрелы из-за Дона прекратились. Очевидно, находившиеся на той стороне казаки увидели ее. Как только она схватила на руки прибежавшего Мишатку и ушла с ним в кухню, стрельба возобновилась и продолжалась до тех пор, пока красноармейцы не покинули мелеховский двор.
Ильинична, шепотом переговариваясь с Натальей, поставила тесто, но выпечь хлеб ей так и не пришлось.
К полудню находившиеся в хуторе красноармейцы пулеметных застав вдруг спешно покинули дворы, по ярам двинулись на гору, таща за собою пулеметы.
Рота, занимавшая окопы на горе, построилась, быстрым маршем пошла к Гетманскому шляху.
Великая тишина как-то сразу распростерлась надо всем Обдоньем. Умолкли орудия и пулеметы. По дорогам, по затравевшим летникам, от хуторов к Гетманскому шляху нескончаемо потянулись обозы, батареи; колоннами пошла пехота и конница.
Ильинична, смотревшая из окна, как по меловым мысам карабкаются на гору отставшие красноармейцы, вытерла о завеску руки, с чувством перекрестилась:
— Привел-то господь, Натальюшка! Уходют красные!
— Узнал, шельмец! И охота тебе про этого петуха вспоминать? Однако, хозяюшка, вот какое дело: не можешь ли ты выпечь нам хлеба? Мука у нас есть.
— Можно… Что ж… Испеку… — торопливо заговорила Ильинична, не глядя на гостя, стирая с лавки пролитое молоко.
А красноармеец присел около двери, вытащил кисет из кармана и, сворачивая папироску, затеял разговор:
— К ночи выпечешь?
— Можно и к ночи, ежели вам спешно.
— На войне, бабушка, завсегда спешно. А за петушка вы не обижайтесь.
— Да мы ничего! — испугалась Ильинична. — Это дите глупое… Вспомнит же, что̀ не надо!
— Однако скупой ты, паренек… — добродушно улыбался словоохотливый гость, обращаясь к Мишатке. — Ну чего ты таким волчонком смотришь? Подойди сюда, потолкуем всласть про твоего петуха.
— Подойди, болезный! — шепотом просила Ильинична, толкая коленом внука.
Но тот оторвался от бабушкиного подола и норовил уже выскользнуть из кухни, боком-боком пробираясь к дверям. Длинной рукой красноармеец притянул его к себе, спросил:
— Сердишься, что ли?
— Нет, — шепотком отозвался Мишатка.
— Ну, вот и хорошо. Не в петухе счастье. Отец-то твой где? За Доном?
— За Доном.
— Воюет, значит, с нами?
Подкупленный ласковым обращением, Мишатка охотно сообщил:
— Он всеми казаками командует!
— Ох, врешь, малый!
— Спроси вот хучь у бабки.
А бабка только руками всплеснула и застонала, окончательно сокрушенная разговорчивостью внука.
— Командует всеми? — переспросил озадаченный красноармеец.
— А может, и не всеми… — уже неуверенно отвечал Мишатка, сбитый с толку отчаянными взглядами бабки.
Красноармеец помолчал немного, потом, искоса поглядывая на Наталью, спросил:
— Молодайка болеет, что ли?
— Тиф у нее, — неохотно ответила Ильинична.
Двое красноармейцев внесли в кухню мешок с мукой, поставили его около порога.
— Затопляй, хозяйка, печь! — сказал один из них. — К вечеру придем за хлебами. Да смотри, чтобы припек был настоящий, а то худо тебе будет!
— Как умею, так и испеку, — ответила Ильинична, донельзя обрадованная тем, что вновь пришедшие помешали продолжению опасного разговора и Мишатка выбежал из кухни.
Один спросил, кивком головы указывая на Наталью:
— Тифозная?
— Да.
Красноармейцы поговорили о чем-то вполголоса, покинули кухню. Не успел последний из них свернуть за угол — из-за Дона защелкали винтовочные выстрелы.
Красноармейцы, согнувшись, подбежали к полуразваленной каменной огороже, залегли за ней и, дружно клацая затворами, стали отстреливаться.
Испуганная Ильинична бросилась во двор искать Мишатку. Из-за огорожи ее окликнули:
— Эй, бабка! Иди в дом! Убьют!
— Парнишка наш на базу! Мишенька! Родименький! — со слезами в голосе звала старуха.
Она выбежала на середину двора, и тотчас же выстрелы из-за Дона прекратились. Очевидно, находившиеся на той стороне казаки увидели ее. Как только она схватила на руки прибежавшего Мишатку и ушла с ним в кухню, стрельба возобновилась и продолжалась до тех пор, пока красноармейцы не покинули мелеховский двор.
Ильинична, шепотом переговариваясь с Натальей, поставила тесто, но выпечь хлеб ей так и не пришлось.
К полудню находившиеся в хуторе красноармейцы пулеметных застав вдруг спешно покинули дворы, по ярам двинулись на гору, таща за собою пулеметы.
Рота, занимавшая окопы на горе, построилась, быстрым маршем пошла к Гетманскому шляху.
Великая тишина как-то сразу распростерлась надо всем Обдоньем. Умолкли орудия и пулеметы. По дорогам, по затравевшим летникам, от хуторов к Гетманскому шляху нескончаемо потянулись обозы, батареи; колоннами пошла пехота и конница.
Ильинична, смотревшая из окна, как по меловым мысам карабкаются на гору отставшие красноармейцы, вытерла о завеску руки, с чувством перекрестилась:
— Привел-то господь, Натальюшка! Уходют красные!