Григорий, не обращая внимания на отчаянные взгляды Копылова, нахлобучил фуражку, пошел к дверям. На пороге он остановился, сказал:
— Вы сообчайте, куда следует, но меня не пужайте, я не из полохливых… И пока не трожьте меня. — Подумал и добавил: — А то боюсь, как бы вас мои казаки не потрепали… — Пинком отворил дверь, гремя шашкой, размашисто зашагал в сенцы.
На крыльце его догнал взволнованный Копылов.
— Ты с ума сошел, Пантелеевич! — шепнул он, в отчаянии сжимая руки.
— Коней! — зычно крикнул Григорий, комкая в руках плеть.
Прохор подлетел к крыльцу чертом.
Выехав за ворота, Григорий оглянулся: трое ординарцев, суетясь, помогали генералу Фицхалаурову взобраться на высоченного, подседланного нарядным седлом коня…
С полверсты скакали молча. Копылов молчал, понимая, что Григорий не расположен к разговору и спорить с ним сейчас небезопасно. Наконец, Григорий не выдержал.
— Чего молчишь? — резко спросил он. — Ты из-за чего ездил? Свидетелем был? В молчанку играл?
— Ну, брат, и номер же ты выкинул!
— А он не выкинул?
— Положим, и он не прав. Тон, каким он с нами разговаривал, прямо-таки возмутителен!
— Да разве ж он с нами разговаривал? Он с самого начала заорал, как, скажи, ему шило в зад воткнули!
— Однако и ты хорош! Неповиновение старшему по чину… в боевой обстановке, это, брат…
— Ничего не это! Вот жалко, что не намахнулся он на меня! Я б его потянул клинком через лоб, ажник черепок бы его хрустнул!
— Тебе и без этого добра не ждать, — с неудовольствием сказал Копылов и перевел коня на шаг. — По всему видно, что теперь они начнут дисциплину подтягивать, держись!
Лошади их, пофыркивая, отгоняя хвостами оводов, шли рядом. Григорий насмешливо оглядел Копылова, спросил:
— Ты из-за чего наряжался-то? Думал, небось, что тебя чаем угощать будут? К столу под белы руки поведут? Побрился, френч вычистил, сапоги наяснил… Я видал, как ты утирку слюнявил да пятнышки на коленях счищал!
— Оставь, пожалуйста! — румянея, защищался Копылов.
— Зря пропали твои труды! — издевался Григорий. — Не токмо чего, но и к ручке тебя не подпустил.
— С тобой и не этого можно было ожидать, — скороговоркой пробормотал Копылов и, сощурив глаза, изумленно-радостно воскликнул: — Смотри! Это — не наши. Союзники!
Навстречу им по узкому проулку шестерная упряжка мулов везла английское орудие. Сбоку, на рыжей куцехвостой лошади ехал англичанин-офицер. Ездовой переднего выноса тоже был в английской форме, но с русской офицерской кокардой на околыше фуражки и с погонами поручика.
Не доезжая нескольких саженей до Григория, офицер приложил два пальца к козырьку своего пробкового шлема, движением головы попросил посторониться. Проулок был так узок, что разминуться можно было, только поставив верховых лошадей вплотную к каменной огороже.
На щеках Григория заиграли желваки. Стиснув зубы, он ехал прямо на офицера. Тот удивленно поднял брови, чуть посторонился. Они с трудом разъехались, и то лишь тогда, когда англичанин положил правую ногу, туго обтянутую крагой, на лоснящийся, гладко вычищенный круп своей породистой кобылицы.
Один из артиллерийской прислуги, русский офицер, судя по внешности, — злобно оглядел Григория.
— Кажется, вы могли бы посторониться! Неужто и здесь надо оказывать свое невежество?
— Ты проезжай да молчи, сучье вымя, а то я тебе посторонюсь!.. — вполголоса посоветовал Григорий.
Офицер приподнялся на передке, обернулся назад, крикнул:
— Господа! Задержите этого наглеца!
Григорий, выразительно помахивая плетью, шагом пробирался по проулку. Усталые, пропыленные артиллеристы, сплошь безусые, молодые офицерики, озирали его недружелюбными взглядами, но никто не попытался задержать. Шестиорудийная батарея скрылась за поворотом, и Копылов, покусывая губы, подъехал к Григорию вплотную.
— Дуришь, Григорий Пантелеевич! Как мальчишка ведешь себя!
